Докладчик: Игорь Саввич Сидоров

1833 год. Декабрь. 29. Петербург. Вечером – бал в Ани́чковом дворце. Кроме царской семьи и приближенных лиц, на нем присутствуют представители дипломатического корпуса: австрийский посол граф Фикельмон с супругой, вюртембергский посланник кн. Гогенлоэ, нидерландский посланник барон Геккерн, всего – 111 человек. Среди них также В. А. Жуковский, оба брата Виельгорские, камер-юнкер Смирнов с супругой Александрой Осиповной и другие знакомые Пушкина[1].

Я. П. Полонский напишет в 1898 г., вспоминая рассказы Л. С. Пушкина: «Ничего нет мудреного, что император Николай І желал, чтобы Пушкина, блестящая молодостью и красотой, появлялась на придворных вечерах и балах. Однажды, заметив ее отсутствие, он спросил, какая тому причина? Ему сказали, что, так как муж ее не имеет права посещать эти вечера. то, понятно, он не пускает и жену свою. И вот, чтобы сделать возможным присутствие Пушкиной вместе с мужем, государь решил дать ему звание камер-юнкера»[2].

Возможно, именно на этом балу и возникла у Николая I или у Александры Федоровны мысль пожаловать Пушкина в камер-юнкеры, чтобы украсить балы присутствием Натальи Николаевны, и на следующий день, 30 декабря, граф К. В. Нессельроде направляет министру двора князю П. М. Волконскому отношение: «Государь Император Всемилостивейше пожаловать соизволил: в звание камер-юнкера Двора Его Императорского Величества состоящего в ведомстве Министерства Иностранных дел Титулярного Советника Пушкина»[3].

Любопытна приписка князя П. М. Волконского к этому отношению: «Послать в Канцелярию гр. Нессельроде узнать имя Пушкина»[4]. Не думаю, чтобы Волконский не знал имени Александра Сергеевича Пушкина, но, вероятно, не был уверен в том, что речь идет именно о нем. Видно, и для него это пожалование тоже было достаточно неожиданным.

Российская бюрократическая машина двинулась. Следующий день – 31декабря – был воскресеньем, но эта машина двигалась, независимо от выходных и так называемых табельных дней. Мне уже неоднократно приходилось сталкиваться с тем, что какое-либо отношение писалось и направлялось именно в воскресенье, например в Санктпетербургском цензурном комитете. Итак, 31 декабря был подготовлен и подписан императором указ Придворной конторе о пожаловании коллежского асессора Ремера и титулярного советника Пушкина в камер-юнкеры. Указ был «слушан» в Придворной конторе 2 января, и было решено, в частности, копию с указа препроводить «в ведение Г. Обер Камергера при отношении, вновь пожалованных внеся в список, о доставлении об них формулярных списков, отнестись в Министерство Иностранных дел»[5]. Обер-камергером, который руководил камергерами и камер-юнкерами, в это время был граф Юлий Помпеевич Литта.

4 января, то есть через два дня после получения этого указа Придворная контора рассылала всем, «кои ко Двору приезд имеют», повестку по поводу праздника Богоявления 6 января:

«От Двора Его Императорскаго Величества, чрез сие объявляется Госпожам: Статс-Дамам, Камер-Фрейлинам, Господам Придворным Кавалерам и всем тем, кои ко Двору приезд имеют.

Его Императорское Величество повелеть соизволил: для Праздника Богоявления Господня, сего Генваря 6-го числа, в которое праздновать и Рождение Ее Высочества Государыни Великой Княгини Анны Павловны, съезжаться всем знатным обоего пола Особам, а также Гвардии и Армии Штаб и обер-офицерам в Зимний Его Императорского Величества дворец того же дня по утру в 10-ть часов, к слушанию Божественной литургии и для принесения поздравления Их Императорским Величествам и Их Императорским Высочествам, и быть дамам в русском платье, а Кавалерам в парадных мундирах и сапогах, собираться же в Концертном зале»[6].

Была ли такая повестка послана Пушкину?

С одной стороны, он был уже внесен в список пожалованных и о его пожаловании было сообщено обер-камергеру. С другой стороны, сам Пушкин еще не был извещен об этом официально. Он узнал о своем пожаловании от знакомых, а накануне (3 января) мог прочитать сообщение об этом в «Санктпетербургских ведомостях» и в «Северной пчеле».

В любом случае, если он даже получил такую повестку, то явиться во дворец 6 января он не мог, хотя бы потому, что у него не было не только парадного, но вообще никакого камер-юнкерского мундира. А мундиров у каждого камер-юнкера должно было быть три: 1) мундирный фрак, надеваемый в неофициальных случаях, например, на танцевальные вечера в Аничковом дворце, темно-зеленого сукна, без всякого золота; 2) вицмундир, уже достаточно обильно украшенный золотым шитьем и надеваемый при исполнении придворных обязанностей, и 3) парадный мундир, украшенный золотым шитьем еще более обильно и надеваемый в торжественных случаях. Мундиры изготовлялись за счет владельцев, а золотое шитье делало их весьма дорогими, так что обзаведение мундирами требовало и времени, и денег.

Николай Михайлович Смиронов, муж известной Александры Осиповны, урожденной Россет, который к этому моменту сам был камер-юнкером уже четыре года, вспоминал позже:

«Пушкина сделали камер-юнкером; это его взбесило, ибо сие звание точно было неприлично для человека тридцати четырех лет, и оно тем более его оскорбило, что иные говорили, будто оно было дано, чтобы иметь повод приглашать ко двору его жену. Притом на сей случай вышел мерзкий пасквиль, в котором говорили о перемене чувств Пушкина; будто он сделался искателен, малодушен, и он, дороживший своею славою, боялся, чтобы сие мнение не было принято публикою и не лишило его народности. Словом, он был огорчен и взбешен и решился не воспользоваться своим мундиром, чтобы ездить ко двору, не шить даже мундира. В этих чувствах он пришел к нам однажды. Жена моя, которую он очень любил и очень уважал, и я стали опровергать его решение, представляя ему, что пожалование в сие звание не может лишить его народности; ибо все знают, что он не искал его, что его нельзя было сделать камергером по причине чина его; что натурально двор желал иметь возможность приглашать его и жену его к себе и что государь пожалованием его в сие звание имел в виду только иметь право приглашать его на свои вечера, не изменяя старому церемониалу, установленному при дворе. Долго спорили, убеждали мы Пушкина; наконец полуубедили. Он отнекивался только неимением мундира и что он слишком дорого стоит, чтоб заказать его. На другой день, узнав от портного о продаже нового мундира князя Витгенштейна, перешедшего в военную службу, и что он совершенно будет впору Пушкину, я ему послал его, написав, что мундир мною куплен для него, но что предоставляется его воле взять его или ввергнуть меня в убыток, оставив его на моих руках. Пушкин взял мундир и поехал ко двору»[7].

Естественно, интересно: к какому моменту относится рассказ Смирнова, то есть когда Пушкин обзавелся мундиром? Ну, и любопытно было бы узнать, о каком Витгенштейне идет речь.

Начнем с Витгенштейна.

В комментариях к этим воспоминаниям Смирнова во всех изданиях известного сборника «Пушкин в воспоминаниях современников» указывается что это – один из сыновей фельдмаршала П. Х. Витгенштейна. Сомнения такое определение не вызывает, так как других Витгенштейнов в России в это время не было, а сам уже находившийся в отставке престарелый фельдмаршал не мог оказаться владельцем новенького камер-юнкерского мундира. Но кто же именно из сыновей? Посмотрел списки камер-юнкеров в Адрес-календарях за 1833 и 1834 годы, однако Витгенштейна не обнаружил. Вероятно, слишком кратковременным было его пребывание в камер-юнкерах. Но есть такой хороший современный справочник «Члены Государственного совета Российской империи», где на основании документов приводятся очень подробные сведения о самих членах совета, а также сведения и об их семьях. Из него узнаем, что у Петра Христиановича Витгенштейна было семь сыновей, и среди них – «Алексей [12.08.1810 – 06(?).02.1843], к.-ю. (1833), отст. шт.-р. л.-гв. Гусар. п. (с 1839)»[8]. Действительно, в газетах удалось найти, что указом Придворной конторе от 5 декабря 1833 г. пожалован в камер-юнкеры «состоящий в Канцелярии Министра Финансов, 12-го класса Граф Алексей Витгенштейн»[9].

Но когда же он переходил в военную службу? Посмотрел в Адрес-календаре на 1834 год офицерский состав лейб-гвардии Гусарского полка, но Алексея Витгенштейна там еще не было (состояние чинов полка было приведено на 1 января 1834 г.). Зато в Адрес-календаре на 1835 г., в котором состояние чинов полка было приведено на 22 ноября 1834 г., мы уже находим корнета князя Алексея Петровича Витгенштейна.

Любопытно, что именно 22 ноября 1834 г. в тот же полк и тоже корнетом по окончании Школы гвардейских подпрапорщиков был зачислен и Михаил Юрьевич Лермонтов, но в список для Адрес-календаря на 1835 г. он не успел попасть.

Просматривая Адрес-календарь на 1835 г., я уже из любопытства посмотрел и список камер-юнкеров и, к своему удивлению, в этом списке, тремя строчками выше Пушкина обнаруживаю: «Князь Алексей Петр. Витгенштейнъ, 12 кл. Чиновн. Канц. Министра финансовъ». То есть Придворная контора, подавая список камер-юнкеров для Адрес-календаря на 1834 г. не успела внести в него Витгенштейна. Потом он был внесен в список, но подавая новый список для Адрес-календаря на 1835 г., его забыли оттуда вычеркнуть, хотя он уже перешел в военную службу.

Не знаю, заметили ли Вы, что в указе о пожаловании в камер-юнкеры фигурировал граф Алексей Витгенштейн, а в списке камер-юнкеров в Адрес-календаре мы видим князя Алексея Витгенштейна. Ошибки тут нет. Дело в том, что 19 апреля 1834 года король Пруссии возвел фельдмаршала Витгенштейна в достоинство Светлейшего Князя, а 16 июня того же года Николай І дозволил фельдмаршалу и его потомкам носить этот титул и в России. Таким образом, в камер-юнкеры Алексей Витгенштейн попал графом, а в военную службу переходил уже князем, то есть в камер-юнкерах он числился, по крайней мере, еще до конца июня 1834 года, когда стал князем.

Простите, что я столько времени задержался на поисках этого Витгенштейна, но всегда хочется, чтобы в «Хронике» не было каких-то сомнительных данных. Я и назвал свое сообщение поэтому: «Камер-юнкер Пушкин и другие».

Итак, чей мундир приобрел Пушкин, ясно. И скорее всего, это был вицмундир как наиболее часто употребляемый. Когда же он его приобрел?

Для ответа на этот вопрос желательно понять хотя бы, когда же Пушкин впервые явился во дворец официально как камер-юнкер. Ясно, что к этому дню мундир у него уже должен был быть. На балах и вечерах в частных домах он, естественно, присутствовал в обычном фраке, даже если там присутствовал император. Это была неофициальная обстановка, не имевшая отношения к камер-юнкерской службе. Так, они встретились на бале у графа Бобринского 18 января, и Пушкин записал в дневнике (с ошибкой в дате: 17 января)

«17 бал у гр. Бобр.<инского>, один из самых блистательных. Гос.<ударь> мне о моем камер-юнкерстве не говорил, а я не благодарил его. Говоря о моем Пугачеве, он сказал мне: Жаль, что я не знал, что ты о нем пишешь; я бы тебя познакомил с его сестрицей, которая тому три недели умерла в крепости Эрлингфоской <…>. Государыня спросила у меня, куда ездил я летом. Узнав, что в Оренбург, осведомилась о Перовском с большим добродушием» (XII. С. 319).

По всем известным данным, впервые Пушкин, будучи камер-юнкером, был приглашен в Аничков дворец на вечер 23 января и отправился туда в вицмундире, что не соответствовало тамошним правилам. Надо было быть во фрачном мундире.

В дневнике он запишет:

«В прошедший вторник <23 января> зван я был в Аничков. Приехал в мундире. Мне сказали, что гости во фраках. – Я уехал, оставя Н.<аталью> Н.<иколаевну>, и, переодевшись, отправился на вечер к С.В. С.<алтыкову>. – Гос.<ударь> был недоволен, и несколько раз принимался говорить обо мне: «*Он мог бы потрудиться сходить надеть фрак и вернуться. Попеняйте ему*[10]» (XII. С. 319).

А фрачного мундира у Пушкина, возможно, еще и не было, но вицмундир уже точно был.

О более ранних визитах Пушкина во дворец в январе 1834 г. опубликованных данных нет.

Будучи пожалован в камер-юнкеры, Пушкин должен был представляться государю и благодарить за пожалование. Таковы были правила. Но это должна была быть официальная церемония. Поэтому-то при встрече у Бобринских ни Пушкин, ни Николай об этом не говорили.

Известно, что представление Пушкина состоялось только 11 февраля. Почему?

В последнее мое посещение Российского государственного архива в Петербурге я, интересуясь деятельностью Придворной конторы, заказал дело, содержащее «Журналы исходящим бумагам» с 31 октября 1829 по 29 декабря 1850 г. (524 лл.), думая посмотреть там рассылаемые от Придворной конторы повестки.

Неожиданно в этом деле обнаружился «Журналъ для записки исходящихъ реестровъ о представляющихся Особахъ, такъ и прочихъ бумагъ», в который заносились списки лиц, представлявшихся императору и императрице. Естественно, я захотел посмотреть этот журнал за 1834 г.

И вот обнаруживается, что в пятницу 12 января 1834 г. была составлена записка № 5, в которой перечислены 9 человек, которые должны представляться императору в воскресенье 14 января. А тут же следом – «Дополнит: Записка предста: Государю Императору Генваря 14. дня.» на 5 человек, и пятым в этой записке [11] значится:

А на следующей странице – список тех же лиц, которые должны были представляться в тот же день и императрице. Этот список составлен уже с учетом дополнения, и Пушкин в нем стоит четырнадцатым[12].

Итак, Пушкин должен был представляться и Николаю І, и Александре Федоровне 14 января 1834 г. Понятно, что мундир к этому дню у него уже обязательно должен был быть.

Но представление не состоялось. Около списка представляющихся императору сделана помета: «Предста: Государю Императору 14. Генваря не было а отложено до другаго раза»[13], и около списка представляющихся императрице – тоже: «Предста: Ея Величеству 14. Генваря не было а отлож: до другаго раза»[14]. Почему представление было отложено, не объяснено. Нужно бы посмотреть камер-фурьерский журнал за январь 1834 г., чтобы понять, что происходило во дворце 14 января. К сожалению, в эту поездку у меня для этого уже не было времени. Но надеюсь посмотреть.

Скорее всего, чем-то был занят в этот день император, так как Александра Федоровна, отложив прием лиц по этому списку, в то же время приняла трех представлявшихся дам. Императору дамы не представлялись, и в списки Придворной конторы они не включались. Среди представившихся императрице 14 января была «супруга камер-юнкера Пушкина»[15], то есть и Пушкин, и Наталья Николаевна должны были представляться в один день, но представилась только Наталья Николаевна. Для нее это было важно, так как только после официального представления императрице дамы могли быть приглашены для участия в придворных мероприятиях. Просто личного знакомства для этого было недостаточно. Напомню, что лично Наталья Николаевна познакомилась с императрицей еще в 1831 году в Царском селе. Именно, будучи уже официально представленной Александре Федоровне, Наталья Николаевна могла остаться одна, без Пушкина, на упомянутом вечере в Аничковом дворце 23 января.

Для Пушкина же, с точки зрения возможности участия в придворных мероприятиях, было достаточно того, что согласно указа он уже был камер-юнкером со всеми вытекающими последствиями.

«Другой раз», до которого было отложено представление, состоялся в воскресенье 11 февраля.

В пятницу 9 февраля был составлен список представляющихся, включавший уже 30 человек. И в списке, и непосредственно при представлении все располагались в соответствии со званиями, чинами и стажем в этих званиях или чинах Начинался список гофмаршалом графом Фредро, а завершался новоиспеченными камер-юнкерами Ремером и Пушкиным, которые «предста:<влялись> и бл.<агодарили> за пож:<алование> ихъ въ званіе Кам<ер> Юнкера»[16]. Пушкин стоял последним, так как и в указе о пожаловании в камер-юнкеры Ремер стоял перед ним.

Об этом представлении Пушкин через две с половиной недели очень кратко отметит в дневниковой записи 28 февраля: «Я представлялся» (XII. С. 320).

Представлялись в этот день только императору. В конце списка отмечено: «Ея Величество представленія не принимала»[17]. Скорее всего, императрица была нездорова. В той же дневниковой записи Пушкин отметит: «Государыня была больна, и около двух недель не выезжала» (XII. 320).

Наконец, подошел «другой раз» и для представления императрице. В «Журнале исходящим бумагам» находится «Записка Особамъ, представленіе коихъ Государынѣ Императрицѣ отлагаемо было до другаго времени»[18]. К ней дано пояснение:

«Ея Величеству угодно было назначить представленіе Марта 10.^дн въ Субботу въ часъ по полудни, какое представленіе и послѣдовало –

Не явились 4. особы по нездоровью – которыя отмѣчены крестиками, а прочих 38 принято»[19].

Крестиком оказался отмечен и стоявший последним Пушкин. Рядом с его фамилией стоит помета «нездоров»[20]. Итак, Пушкин 10 марта императрице так и не представлялся. Ремер благополучно представился.

О нездоровье Пушкина в эти дни нам до сих пор ничего не было известно. В частности, именно 10 марта Пушкин получил записку П. А. Катенина, который просил его о встрече перед отъездом на Кавказ (XV. С. 115). Судя по воспоминаниям Катенина, Пушкин посетил его в гостинице 10 или 11 марта.

Предположение о том, что Пушкин решил игнорировать представление императрице, не выдерживает критики, так как, во-первых, представляться рано или поздно ему бы все равно пришлось, а во-вторых, он слишком хорошо относился к императрице, чтобы так поступить. Месяцем позже, когда Пушкин все-таки ей представится, он запишет в дневнике, рассказывая об этом представлении: «Я ужасно люблю царицу, несмотря на то, что ей уж 35 лет и даже 36» (XII. С. 324).

Можно, конечно, допустить, что, действительно, в этот день Пушкин, например, чем-нибудь отравился или случилось еще что-нибудь подобное. Но мне представляется, что объяснение в другом. За шесть дней до этого Наталья Николаевна, как известно, дурно почувствовала себя на бале во дворце. Пушкин увез ее домой, и у нее случился выкидыш. 9 марта мать Пушкина писала его сестре Ольге Сергеевне (по-франц.), что Наталья Николаевна «пластом лежит в постели»[21]. Весьма вероятно, что 10 марта Наталье Николаевне было очень плохо, может быть, пришлось приглашать врача и Пушкин не мог оставить ее, но не захотел писать об этом в Придворную контору, а написал просто, что сам был нездоров.

Наконец, еще через месяц Пушкин представился и императрице. Наталья Николаевна в это время уже готовилась отправиться с детьми в Полотняный завод.

Шестым апреля в журнале Придворной конторы датирована «Записка предста: Государынѣ Императрицѣ Апрѣля 8. дня»[22], содержащая список из 21 особы, в котором камер-юнкер Пушкин стоит, естественно, последним. Рядом со списком – помета: «Ея Величеству 8. Апрѣля представленіе всем 21. Особѣ было»[23].

Пушкин в тот же день записал в дневнике:

«8 апреля. <…> Сей час еду во дворец представиться царице.

2 часа. Представлялся. Ждали царицу часа три. Нас было человек 20. Брат Паскевича, Шереметев, Болховской, два Корфа, Вольховский – и другие. Я по списку был последний. Царица подошла ко мне смеясь: *Нет, это беспримерно! ... Я ломала себе голову, стараясь узнать что за Пушкин будет мне представлен. Оказывается, это вы! . . . Как поживает ваша жена? Ее тетка горит нетерпением увидеть ее в добром здравии, – дочь ее сердца, ее приемную дочь. . .* и перевернулась. Я ужасно люблю царицу, несмотря на то, что ей уж 35 лет и даже 36» (XII. С. 324).

Начались будни камер-юнкерской службы.

Через три дня после представления императрице, 11 апреля, Пушкин получил повестку от Придворной конторы:

«От Двора Его Императорскаго Величества, чрез сие объявляется госпожам: статс-дамам, камер-фрейлинам, господам придворным кавалерам.

Его Императорское Величество Высочайше повелеть соизволил: дабы в будущую субботу сего апреля 14-го числа, по случаю праздника недели Ваий <Вербного воскресенья>, все вышеписанные особы имели приезд к Высочайшему двору для всенощного бдения, по полудни к 7-ми часам, а в воскресенье 15-го числа к слушанию Божественной литургии в 11-ть часов, и были б в оба сии дни дамы в платьях со шлейфами, а кавалеры в обыкновенных мундирах, собираться же в Кавалерском зале»[24].

Но на 15 апреля был назначен отъезд Натальи Николаевны с детьми, а 14 апреля, естественно, было занято сборами. Ни в тот, ни в другой день Пушкин во дворец не явился. В воскресенье он проводил своих до первой почтовой станции – до Ижоры.

На следующий день он запишет в дневнике:

«Вчера проводил Н.<аталью> Н.<иколаевну> до Ижоры. Возвратясь, нашел у себя на столе <…> приказ явиться к графу Литте. Я догадался, что дело идет о том, что я не явился в придворную церковь ни к вечерне в субботу, ни к обедне в вербное воскресение. Так и вышло: Ж.<уковский> сказал мне, что государь был недоволен отсутствием многих камер-геров и камер-юнкеров, и сказал: если им тяжело выполнять свои обязанности, то я найду средство их избавить.

<…> Однако ж я не поехал на головомытье, а написал изъяснение» (XII. С. 326).

О том же он написал 17 апреля Наталье Николаевне:

«Третьего-дня возвратился я <…> в 5 часов вечера, нашел на своем столе <…> приглашение явиться на другой день к Литте; я догадался, что он собирается мыть мне голову за то, что я не был у обедни. В самом деле в тот же вечер узнаю от забежавшего ко мне Жуковского, что государь был недоволен отсутствием многих камер-геров и камер-юнкеров и что он велел нам это объявить. <…> Я извинился письменно» (XV. С. 127).

Интересно: как же Пушкин объяснял свое отсутствие?;

Государь действительно был сильно недоволен, и по этому поводу в Придворной конторе было заведено целое дело.

15 апреля был составлен реестр всех камергеров и камер-юнкеров, находившихся в Петербурге, и обер-камергер Литта обратился в Придворную контору:

«Государь Императоръ высочайше повелѣть соизволил, доставить свѣденіе о всѣхъ Камергерахъ и Камеръ-Юнкерахъ которые вчерашняго 14. числа были или не были при выходѣ Высочайшаго Двора для Всенощнаго бдѣнія.

Во исполненіе таковой Высочайшѣй воли, Оберъ Камергеръ Графъ Литта долгомъ поставляетъ просить Г.г. Камергеровъ и Камеръ-Юнкеровъ, чтобы они на семъ реестрѣ сами подписались: кто изъ нихъ въ означенное время были или не были и по какимъ именно причинамъ»[25].

Камергерам и камер-юнерам было, судя по всему, была разослана эта просьба, а также напоминание:

«Оберъ Камергеръ Графъ Литта долгомъ поставляетъ упомянуть всѣм Г.г. Камергерамъ и Камеръ-Юнкерам, о томъ, что было и преждѣ предписано и подтверждено что бы когда они не могутъ по какимъ нибудь причинам быть къ Высочайшему Двору, въ дни назначенные повѣстками, то бы, предварительно, о причинахъ ихъ небытности, извѣщали Канцелярію Оберъ Камергера, состоящую на Аглицкой Набережной въ домѣ подъ №233».

Как мы уже знаем, Пушкин не поехал лично расписываться в реестре, а послал письменное объяснение.

Уже 16 апреля граф Ю П Литта направил Министру Двора князю П. М. Волконскому рапорт:

 

«Господину Министру Императорскаго Двора
Отъ Оберъ Камергера Графа Литта

Рапортъ.

Во исполненіе Высочайшей Воли Государя Императора имѣю честь препроводить при семъ вашему Сіятельству имянной Списокъ всѣхъ Г.г. Камергеровъ и Камеръ-Юнкеров находящихся нынѣ въ С.Петербургѣ, съ показаніемъ, которые изъ нихъ 14. числа сего мѣсяца, при выходѣ Высочайшаго Двора, для всенощнаго бденія были или небыли и по какимъ причинамъ»[26].

К рапорту действительно был приложен «Имянной списокъ Г.г. Камергеровъ и Камер-Юнкеровъ нынѣ находящихся въ С.П.бургѣ, которые 14. числа Апрѣля 1834. года, при выходѣ Высочайшаго Двора для всенощнаго бденія были, или не были, и по какимъ причинам?»[27] .

 

 

Итак, Пушкин и на этот раз не стал вдаваться в свои домашние обстоятельства, а выбрал самую простую отписку (больничных листов тогда, слава богу, не требовали). Как мы увидим, эту отписку он будет и позже использовать во всех случаях своего отсутствия на придворных мероприятиях.

Император внимательно ознакомился с представленным ему реестром и все, что думал, высказал Министру Двора, от которого и поступило соответствующее отношение к Обер-камергеру, а в журнале Придворной конторы было записано:

«Г. Министръ Императорскаго Двора от 18. сего Апрѣля за № 1327. сообщилъ Г.Оберъ-Камергеру Графу Литта Высочайшее повелѣніе Государя Императора, для объявленія всѣмъ Г.г.Камергерамъ и Камеръ-Юнкерамъ къ надлежащему исполненію, слѣдующаго содержанія:

Государь Императоръ разсмотревъ изъясненные въ доставленномъ отъ ОберъКамергера Графа Литта по волѣ Его Величества Спискѣ причины, по коимъ нѣкоторые Г.г. Камергеры и Камеръ-Юнкеры не были 14го числа сего мѣсяца при выходѣ Высочайшаго Двора ко всенощному бденію, Высочайше повелѣть изволилъ:

1., Что бы всѣ Камергеры и Камеръ-Юнкеры рапортовали всегда Оберъ-Камергеру Графу Литта въ случаѣ ихъ болезни, равно какъ и о выздоровленіи.

2., Въ случаѣ невозможности кому либо изъ нихъ явиться ко Двору по причинѣ траура, обязаны они объяснить ему Обер-Камергеру: по комъ оный носятъ?;

3., Отговорокъ невозможности явиться ко Двору по дѣламъ службы – не принимать въ уваженіе, ибо они должны предпочтительнѣе исполять обязанности Придворной службы – и между прочаго

Въ 4мъ пунктѣ изъяснено:, что Камергеры и Камеръ-Юнкеры пріезжающіе сюда въ отпускъ, не должны отзываться неимѣніемъ съ собою Придворнаго мундира, ибо гдѣ бы они не находились, обязаны всегда имѣть какъ Парадный мундиръ, такъ и Вице-мундиръ. –

Оберъ Камергеръ Графъ Литта объявляя таковую Высочайшую волю, предлагаетъ всѣмъ Г.г. Камергерамъ и Камеръ-Юнкерамъ прочитавшимъ сіе объявленіе, на ономъ подписаться.

подписалъ: Оберъ Камергеръ Графъ Литта

 

Подлинное объявлено съ подпискою всѣмъ Г.г. Камергерамъ и Камеръ-Юнкерамъ поименованнымъ выше сего въ Спискѣ <…>, а въ послѣдствіи будетъ объявлено всѣмъ тѣмъ, кои будутъ пріѣзжать въ С.П.бургъ и также и вновь пожалованнымъ въ сіе званіе»[28].

Приближались Пасха и совершеннолетие государя-наследника Александра Николаевича, будущего императора Александра ІІ.

16 апреля от Придворной конторы была разослана повестка о повелении явиться в Великую Пятницу 20 апреля «к Высочайшему Двору для слушания вечерни, поутру в 12-ть часов и оного же дни ко всенощному бдению по полудни в 6-ть часов, и были б дамы в черных платьях со шлейфами, а кавалеры в обыкновенном трауре, собираться же в Кавалерской зале»[29].

Наконец, 19 апреля рассылалась повестка по поводу пасхальных торжеств и торжеств, связанных с совершеннолетием наследника и другими датами в жизни царской семьи:

«От Двора Его Императорского Величества чрез сие объявляется госпожам статс-дамам, камер-фрейлинам, фрейлинам, господам придворным кавалерам и всем тем, кои ко двору приезд имеют.

Его Императорское Величество Высочайше повелеть соизволил: для Высокоторжественного Праздника Святыя Пасхи 22-го апреля ко всенощному бдению иметь приезд ко Двору Его Императорского Величества знатным обоего пола особам, а также гвардии и армии штаб и обер-офицерам по трем пушечным выстрелам, из коих первый будет с вечера в 11-ть часов, второй в половине 12-го, а третий в самую полночь, то есть в 12-ть часов, в которое время начнется и Служба. Того же дня по полудни в половине второго часа съезжаться во дворец всем вышеписанным особам и чужестранным министрам к молебствию по случаю совершеннолетия Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича и Великого Князя Александра Николаевича, и к вечерне, а на другой день к обедне, по случаю празднования Тезоименитства Ее Имперторского Величества Государыни Императрицы, рождения Государя Наследника Цесаревича и тезоименитства Великой Княжны Александры Николаевны и для поздравления Их Величеств, всем вышеозначенным особам в обыкновенное время, а чужестранным министрам в 12-ть часов, и в оба оные дня быть дамам в русском платье, кавалерам в парадных мундирах, собираться же: к заутрене в Кавалерском зале, а к молебствию и вечерне и в понедельник на половине Их Величеств»[30].

На церковную службу в пятницу 20 апреля Пушкин мог бы явиться, так как для «обыкновенного траура» его вицмундира, вероятно, было бы достаточно, но парадного мундира для последующих торжественных дней у него, возможно, еще не было, и он решил продолжить свою «болезнь», о чем, надо полагать и сообщил обер-камергеру. Во всяком случае, 20 апреля Пушкин писал Наталье Николаевне;

«Ангел мой женка! сей час получил я твое письмо из Бронниц — и сердечно тебя благодарю. <…> Письмо твое послал я тетке <Е. И. Загряжской>, а сам к ней не отнес, потому что репортуюсь больным и боюсь царя встретить. Все эти праздники просижу дома. К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим теской; с моим теской я не ладил» (XV. С. 129 – 130).

А непосредственно в день Пасхи он продолжил это письмо:

«Воскресение. Христос воскрес, моя милая женка, грустно, мой ангел, грустно без тебя. <…> Нынче великий князь присягал; я не был на церемонии, потому что репортуюсь больным, да и в самом деле не очень здоров. Кочубей сделан канцлером; множество милостей; шесть фрейлен <…>. Наследник был очень тронут; государь также. Вообще, говорят, всё это произвело сильное действие. С одной стороны я очень жалею, что не видал сцены исторической и под старость нельзя мне будет говорить об ней как свидетелю» (XV. С. 130).

В этот же день Пасхи Придворная контора рассылает очередную повестку:

«От Двора Его Императорского Величества сим объявляется.

Государь Император Высочайше повелеть соизволил по случаю исполнившегося совершеннолетия Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича Великого Князя Александра Николаевича, съезжаться в Зимний Дворец для принесения поздравления Его Величеству во вторник 24-го сего апреля в 3 часа членам Государственного Совета, Сенаторам, первым и вторым чинам Двора и статс-секретарям, собираться же в Концертном зале»[31].

Пушкин, конечно же, продолжает «болеть».

Тем временем, письмо его к Наталье Николаевне от 20-22 апреля, дойдя до Москвы будет перлюстрировано там, и его содержание будет доложено императору, вызвав, естественно, его недовольство.

10 мая Пушкин запишет в дневнике:

«Несколько дней тому получил я от Ж.<уковского> записочку из Ц.<арского> С.<ела>. Он уведомлял меня, что какое-то письмо мое ходит по городу, и что г.<осударь> об нем ему говорил. <…> Московская почта распечатала письмо, писанное мною Н.<аталье> Н.<иколаевне>, и, нашед в нем отчет о присяге в.<еликого> кн.<язя>, писанный видно слогом не официальным, донесла обо всем полиции. Полиция, не разобрав смысла, представила письмо г<осудар>ю, который сгоряча также его не понял. К счастию, письмо показано было Ж.<уковскому>, который и объяснил его. Всё успокоилось. Г.<осударю> неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностию. – Но я могу быть подданным, даже рабом, – но холопом и шутом не буду и у царя небесного. Однако, какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться – и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! что ни говори, мудрено быть самодержавным» (XII. С. 328 – 329).

Не исключено, что неожиданное камер-юнкерство и то, что оказалось с ним связанным, сыграли свою роль в том, что именно в это время Пушкин активно думает об отставке.

Наконец, 25 июня (между прочим, именно в день рождения императора) Пушкин пишет граф Бенкендорфу:

 

«Граф.

Поскольку семейные дела требуют моего присутствия то в Москве, то в провинции, я вижу себя вынужденным оставить службу, и покорнейше прошу Ваше сиятельство исходатайствовать мне соответствующее разрешение.

В качестве последней милости я просил бы, чтобы дозволение посещать архивы, которое соизволил мне даровать его величество, не было взято обратно.

Остаюсь с уважением, граф, вашего сиятельства нижайший и покорнейший слуга

Александр Пушкин» (XV. С. 165, 328 – 329).

 

А на следующий день, 26 июня, Пушкин получает очередные повестки от Придворной конторы:

Первая:

«От Двора Его императорского Величества чрез сие объявляется госпожам статс-дамам, камер-фрейлинам, фрейлинам, господам придворным кавалерам и всем тем, кои ко двору приезд имеют.

Его Императорское Величество Высочайше повелеть соизволил: в наступающий будущего июля 1-го числа, праздник рождения Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны съезжаться всем знатным обоего пола особам, а также гвардии и армии штаб и обер-офицерам в Петергофский Дворец того дня поутру в 11-ть часов, для слушания Божественной литургии и принесения поздравления Их Императорским Величествам и Их Императорским Высочествам, и быть дамам в платьях со шлейфами, а кавалерам в парадных мундирах»[32].

Вторая.

«От Двора Его императорского Величества чрез сие объявляется госпожам статс-дамам, камер-фрейлинам, фрейлинам, господам придворным кавалерам.

Его Императорское Величество Высочайше повелеть соизволил: в наступающий праздник рождения Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны, будущего июля 1-го числа, быть в Петергофе для всего дворянства и купечества маскараду, в который съезжаться пополудни в 7-мь часов в маскарадных платьях; вход во дворец во время маскарада имеет быть по билетам, с парадной лестницы, раздача же билетов начнется сего июня с 28-го числа из Придворной конторы»[33].

Получив эти повестки и не имея еще ответа Бенкендорфа на свое письмо, Пушкин пишет жене в Полотняный Завод:

«Мой ангел, сей час послал я к графу Литта извинение в том, что не могу быть на Петергофском празднике по причине болезни. Жалею, что ты не увидишь; оно того стоит. Не знаю даже, удастся ли тебе когда-нибудь его видеть. Я крепко думаю об отставке» (XV. С. 167).

А в письме от 30 июня:

«Завтра Петергофский праздник и я проведу его на даче у Плетнева вдвоем» (XV. С. 170).

В этот же день, 30 июня, граф А. Х. Бенкендорф пишет Пушкину:

«Письмо ваше ко мне от 25-го сего июня было мною представлено государю императору в подлиннике, и его императорское величество, не желая ни кого удерживать против воли, повелел мне сообщить г. вице-канцлеру об удовлетворении вашей просьбы, что и будет мною исполнено.

Затем на просьбу вашу, о предоставлении вам и в отставке права посещать государственные архивы для извлечения справок, государь император не изъявил своего соизволения, так как право сие может принадлежать единственно людям, пользующимся особенною доверенностию начальства» (XV. С. 171).

Вечером этого же 30 июня в Петергофском дворце происходит бал, на котором с 8 до 10 вечера присутствует и Жуковский (он отмечает это в своем дневнике)[34]. Возможно, на этом балу Николай I и с В. А. Жуковским говорит о Пушкине и выражает свое недовольство просьбой поэта об отставке. Жуковский, оценив серьезность ситуации и, вероятно, зная о намерении Пушкина не являться на празднование дня рождения императрицы в Петергоф, спешит известить его о недовольстве царя (возможно, даже послав нарочного).

Действительно, в своем письме от 2 июля Жуковский напишет Пушкину: «Государь опять говорил со мною о тебе» (XV. С. 171). Слово «опять» позволяет утверждать, во-первых, что в письме от 2 июля Жуковский пишет уже о втором разговоре, а во-вторых, что Пушкин о первом разговоре уже был извещен раньше. Учитывая, что граф А. Х. Бенкендорф о решении Николая I писал Пушкину 30 июня, можно предположить, что император в этот же день обсуждал эту тему и с Жуковским. В предыдущие дни, судя по записям Жуковского, он с императором не встречался.

Вероятно, поздно вечером 30 июня Пушкин получает известие от Жуковского о разговоре последнего с Николаем I и о недовольстве царя желанием Пушкина выйти в отставку. Очевидно, чтобы не обострять ситуацию демонстративным отсутствием на празднике, Пушкин решает все-таки поехать в Петергоф. Правда, ситуация с наличием или отсутствием в это время парадного мундира остается неясной.

Воспитанник Дерптского университета В. Ленц, живший в это время в Петербурге, будет вспоминать:

«Каждое 1-е июля весь Петербург устремлялся в Петергоф, большой сад которого очаровательно иллюминировали в честь императрицы, и весь двор длинной вереницей линеек совершал процессию среди этого моря огней. На одном из этих диванов на колесах я увидел Пушкина, смотревшего угрюмо (1834). Он только что получил звание камер-юнкера. Кроме членов двора никто не имел права на место в линейках. Может быть, ему не нравилось это»[35].

Другой очевидец, граф В. А. Соллогуб, напишет, не указывая дату:

«Пушкина я видел в мундире только однажды, на петергофском празднике. Он ехал в придворной линейке, в придворной свите. Известная его несколько потертая альмавива драпировалась по камер-юнкерскому мундиру с галунами. Из-под треугольной его шляпы лицо его казалось скорбным, суровым и бледным. Его видели десятки тысяч народа не в славе первого народного поэта, а в разряде начинающих царедворцев»[36].

Воспоминания В. Ленца – единственное датированное свидетельство о присутствии Пушкина на празднике в Петергофе в 1834 году. Учитывая, что некоторые другие даты в его воспоминаниях неточны, справедливо высказывалось предположение, что и эта дата может быть неточной и что Ленц мог видеть Пушкина в Петергофе в 1835 году. Однако упоминание еще об одном факте позволяет считать указание Ленца на 1834 год точным. Непосредственно за процитированным выше отрывком в его воспоминаниях следует:

«В Петергофе показали мне новый указ о разрядах в гражданской службе, по которому всякий имел право держать экзамен в университете, хотя бы он в нем и не учился. Это имело для меня большое значение в виду желания моего поступить на службу»[37].

Речь идет об указе, утверждавшем «Общее положение о порядке произведения в чины по гражданской службе». Этот указ был подписан Николаем I в Петергофе 25 июня именно 1834 г.[38]. Таким образом, не приходится сомневаться, что в воспоминаниях идет речь о петергофском празднике именно 1834 года.

Воспоминания В. А. Соллогуба, действительно, могут относиться как к 1834 г., так и к 1835 г., но, учитывая, что он не упоминает о присутствии Натальи Николаевны, которая была вместе с Пушкиным в Петергофе в 1835 г. и красотой которой Соллогуб всегда восхищался, можно полагать, что и его воспоминания относятся к 1834 г.

Как известно, попытка Пушкина выйти в отставку завершилась тем, что он взял свою просьбу обратно, а ему был предоставлен отпуск для устройства семейных дел.

В связи с этим 20 августа 1834 года из Департамента хозяйственных и счетных дел Министерства иностранных дел в Придворную контору было направлено отношение за № 3925:

«Состоящий в ведомстве Министерства Иностранных дел Тит<улярный> Сов<етник> в звании камер-юнкера Александр Пушкин по прошению его с разрешения Его Императорского Величества уволен в отпуск в Нижегородскую и Калужскую Губернии на три месяца 15 сего Августа.

Д<епартамент> Х<озяйственных> и С<четных> дел долгом поставляет сообщить о сем Придворной Конторе для сведения»[39].

Таким образом, подразумевалось, что на три месяца (до 15 ноября) Пушкин освобождается от участия в придворных мероприятиях.

Пушкин едет в Полотняный завод, потом – в Болдино и 14 октября возвращается в Петербург. Впереди еще месяц отпуска, и, надо думать, что повестку о присутствии на богослужении по случаю рождения дочери у великого князя Михаила Павловича, рассылавшуюся 15 октября, Пушкину не направляли.

Впереди предстояло самое, пожалуй, значительное придворное мероприятие – тезоименитство Николая І – 6 декабря.

Повестка от Придворной конторы от 3 декабря:

«От Двора Его Императорского Величества чрез сие объявляется госпожам статс-дамам, камер-фрейлинам, фрейлинам, господам придворным кавалерам и всем тем, кои ко Двору приезд имеют.

По случаю наступающего сего декабря 6-го дня Высокоторжественного Праздника Тезоименитства Его Императорского Величества, съезжаться всем знатным обоего пола особам, а также гвардии и армии штаб и обер-офицерам и господам чужестранным министрам в Зимний Его Императорского Величества Дворец того дня поутру, российским в 11, а чужестранным в 12-ть часов к слушанию Божественной Литургии и принесению поздравлений Их Императорским Величествам и Их Императорским Высочествам, и быть дамам в русском платье, а кавалерам в парадных мундирах, собираться же на половине Его Величества»[40].

5 декабря Пушкин записывает в дневнике:

«Завтра надобно будет явиться во дворец. – У меня еще нет мундира <возможно, имеется в виду: нового парадного мундира, хотя разрешалось в течение года донашивать мундиры прежней формы>. – Ни за что не поеду представляться с моими товарищами камер-юнкерами, – молокососами 18-тилетними. Царь рассердится, – да что мне делать?» (XІІ. С. 333).

Пушкин, действительно, не был во дворце ни с поздравлениями утром, ни вечером на балу, на котором присутствовала Наталья Николаевна.

Екатерина Гончарова, ставшая в этот день фрейлиной и бывшая на этом балу, напишет потом брату Дмитрию Гончарову об этой коллизии:

«Она <Наталья Николаевна> танцевала полонез с императором; он, как всегда, был очень любезен с ней, хотя и немножко вымыл ей голову из-за мужа, который сказался больным, чтобы не надевать мундира. Император ей сказал, что он прекрасно понимает в чем состоит его болезнь, и так как он в восхищении от того, что она с ними, тем более стыдно Пушкину не хотеть быть их гостем; впрочем красота мадам послужила громоотводом и пронесла грозу»[41].

А Пушкин запишет в дневнике:

«Я все-таки не был 6-го во дворце – и рапортовался больным. За мною царь хотел прислать фельдъегеря или Арнта» <Н. Ф. Арендт, придворный лейб-медик, лечивший и семью Пушкиных> (XІІ. С. 333).

14 декабря состоялся, так сказать – домашний, аничковский бал – «вечернее танцевальное собрание» (как это будет названо в камер-фурьерском журнале), на которое гости приглашались «от Ее Величества по списку»[42]. Среди приглашенных были и «камер-юнкер Пушкин с супругою»[43]. В отличие от неудачного визита Пушкина в Аничков дворец 23 января в этот раз он присутствовал на вечере, хотя тоже не обошлось без заминки.

Дневниковая запись Пушкина:

«Третьего дня был я наконец в А.<ничковом>. Опишу всё в подробности, в пользу будущего Вальтер-Скотта.

Придв.<орный> лакей поутру явился ко мне с приглашением: быть в 8½ в А.<ничковом>, мне в мунд.<ирном> фраке, Н.<аталье> Н.<иколаевне>, как обыкновенно. – В 9 часов мы приехали. На лестнице встретил я старую г.<рафиню> Бобр.<инскую>, которая всегда за меня лжет и вывозит меня из хлопот. Она заметила, что у меня треугольная шляпа с плюмажем (не по форме: в А.<ничков> ездят с круглыми шляпами; но это еще не всё). Гостей было уже довольно; бал начался контр-дансами. Г<осудары>ня была вся в белом, с бирюзовым головным убором; г<осуда>рь – в кавалергардском мундире. Г<осудары>ня очень похорошела. Г.<раф> Бобр.<инский>, заметя мою <треугольную> шляпу, велел принести мне круглую. Мне дали одну, такую засаленную помадой, что перчатки у меня промокли и пожелтели. – Вообще бал мне понравился. Г<осуда>рь очень прост в своем обращении, совершенно по домашнему. <…> Бал кончился в 1½» (XII. С. 333 – 334).

21 декабря придворная контора рассылает повестку о присутствии в Зимнем дворце 25 декабря, «в день праздника Рождества Спасителя Нашего Иисуса Христа и воспоминания избавления России от нашествия неприятеля в 1812-м году»[44], а 26 декабря рассылается повестка о прибытии во дворец 27 декабря «для принесения поздравления Ее Императорскому Высочеству Государыне Великой Княгине Елене Павловне с благополучным разрешением от бремени»[45]. В обоих случаях полагалось присутствовать в парадных мундирах.

Был ли Пушкин на этих мероприятиях, неизвестно, но ими завершился первый год придворной службы камер-юнкера Пушкина.

 

[1] Абрамович С.Л. Пушкин в 1833 году.– М., 1994. С.566.

[2] А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2-х т. – М.: Худож. лит., 1985. Т. 1. С. 57.

[3] А. С. Пушкин. Документы к биографии: 1830 – 1837. – СПб.: Изд-во «Пушкинский Дом», 2010. С. 347.

[4] Там же.

[5] Там же. С. 349.

[6] Там же. С. 360.

[7] Смирнов Н. М. Из «Памятных записок» // Пушкин в воспоминаниях современников. – СПб.: Ака–демический проект, 1998. Т. 2. С. 278.

[8] Шилов Д. Н., Кузьмин Ю. А. Члены Государственного совета Российской империи. 1801 – 1906: Биобиблиографический справочник. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2006. С. 128.

[9] Северная пчела, 1833, 18 декабря, №290 и 291. С. 1149.

[10] Здесь и далее ограниченное звездочками – по-французски.

[11] РГИА. Фонд 469 (Придворная Е.И.В. контора МИДВ), оп. 1, ед. хр. 140, л. 162 об.

[12] Там же, л. 163.

[13] Там же, л.162 об.

[14] Там же, л. 163.

[15] А. С. Пушкин. Документы к биографии: 1830 – 1837… С. 365.

[16] РГИА. Фонд 469, оп. 1, ед. хр. 140, л. 168 об.

[17] Там же, л. 168 об.

[18] Там же, л. 171.

[19] Там же.

[20] Там же, л. 173.

[21] Письма Сергея Львовича и Надежды Осиповны Пушкиных к их дочери Ольге Сергеевне Павлищевой. 1828 – 1835. – СПб.: Изд-во «Пушкинский фонд», 1993. С. 212.

[22] РГИА. Фонд 469, оп. 1, ед. хр. 140, л. 175.

[23] Там же.

[24] А. С. Пушкин. Документы к биографии: 1830 – 1837… С. 402.

[25] РГИА. Фонд 469, оп. 1, ед. хр. 140, л. 178 об.

[26] Там же, л. 179.

[27] Там же.

[28] Там же, л. 181 об. – 182 об.

[29] А. С. Пушкин. Документы к биографии: 1830 – 1837… С. 403.

[30] Там же. С. 404.

[31] Там же. С. 405.

[32] Там же. С. 429.

[33] Там же.

[34] Иезуитова Р. В. Пушкин и «Дневник» В. А. Жуковского 1834 г. // Пушкин: Исследования и материа-лы – Л.: Наука, 1978. Т. 8. С. 240.

[35] Русский архив. 1878. Кн. 1. №4. С. 451 – 452.

[36] Соллогуб В.А. Воспоминания. – М.; Л.: Academia, 1931. С. 594.

[37] Русский архив. 1878. Кн. 1. № 4. С. 452

[38] Северная пчела. 1834. 7 июля. № 151.

[39] А. С. Пушкин. Документы к биографии: 1830 – 1837… С. 447.

[40] Там же. С. 475 – 476.

[41] Ободовская И. М., Дементьев М. А. Вокруг Пушкина: Неизвестные письма Н. Н. Пушкиной и ее сестер Е. Н. и А. Н. Гончаровых. – М.: Сов. Россия, 1975. С. 264.

[42] А. С. Пушкин. Документы к биографии: 1830 – 1837… С. 480.

[43] Там же. С. 481.

[44] Там же. С. 485.

[45] Там же. С. 487.