Будучи принят в члены Императорской Российской Академии в январе 1833 года, Пушкин в первое время достаточно регулярно посещал её заседания, но постепенно посещения делались всё более редкими, и 8 декабря 1834 года состоялось заседание, которое оказалось последним для Пушкина.
Возможно, его не привлекали разборы различных хозяйственных дел Академии, которые происходили практически на каждом заседании, а также обсуждения очередных статей академического словаря.
При этом он перестал откликаться и на письменные обращения из Академии, например, по поводу баллотировки новых членов. В архивных материалах Академии сохранились дела по избранию каждого из новых членов Академии. В них собраны, в частности, и письменные отзывы членов Академии, не присутствовавших непосредственно при избрании нового члена. Пушкинских отзывов в этих делах нет.
Например, в деле об избрании 5 октября 1835 г. архимандрита Иннокентия сохранился листок, на котором 11 января 1836 г. непременный секретарь Академии Д. И. Языков, подводя итоги голосования, составил список проголосовавших и не проголосовавших членов Академии. В числе 10 человек, которые не были непосредственно на заседании 5 октября 1835 г. и, как он пишет, «не отозвались» на посланные им письма, Языков назвал и Пушкина[1].
Не отозвался Пушкин даже на избрание таких, знакомых ему людей, как Михаил Петрович Погодин и Константин Иванович Арсеньев, к которым он относился с уважением.
Но интерес к деятельности Российской Академии у него сохранялся.
18 января 1836 года состоялось заседание Академии, на котором не рассматривались хозяйственные вопросы и не обсуждались статьи академического словаря. Оно было посвящено истории и роли Российской Академии.
Возможно, это было связано с тем, что на заседание был приглашен только что избранный в почетные члены Академии принц Петр Ольденбургский, 23-летний генерал-лейтенант, племянник Николая І, в 1835 г. основавший в Петербурге Училище правоведения, а в 1834 г., между прочим, переведший на французский язык «Пиковую даму» Пушкина. В 1871году он возглавит комиссию по сооружению памятника Пушкину.
Слушания оказались столь содержательными, что на следующем заседании, 25 января, по предложению президента Академии А. С. Шишкова было принято решение напечатать журнал этих слушаний в виде особой книжки. Благодаря тому, что у Академии была своя типография и её издания не подвергались цензуре, книжка была напечатана быстро, и на заседании 7 марта был уже заслушан «рапортъ Типографіи объ отпечатаніи 500 экз. книги подъ названіемъ: “Заседаніе, бывшее въ Россійской Академіи 18 Января 1836 года” <…>.
Изъ присутствовавшихъ сего числа Членовъ изъявили желаніе имѣть сей книжки: Г. Президентъ 6, Господа: Вельяминовъ 4, Полѣновъ 10, Бороздинъ 4, Загорскій 3, Маловъ 5, Кн. Шаховскій 5, Перевозчиковъ 1, Лобановъ 25, Руссовъ 3, Востоковъ 1, Ѳедоровъ 10, Языковъ 3 и фонъ Гецъ 5, итого 85 екз. Опредѣлено: желаемое вышепоимянованными Г.Г. Членами число екз.<емпляров> доставить имъ, одинъ екз.<емпляр> внести въ Академическую библіотеку, а остальные разослать, по назначенію Г. Президента, ко всѣмъ отсутствующимъ Г. Г. Дѣйствительнымъ и Почетнымъ Членамъ, въ Университеты, Лицеи, Гимназіи, въ Академію Наукъ, въ Публичную библіотеку, Румянцовскій музей, Институтъ правовѣденія и Горный, въ СПетербургскую Духовную Академію, въ Министерство Иностранныхъ дѣлъ, и Городскія библіотеки, да иностраннымъ Ученымъ: Ганкѣ, Вуку Стефановичу и въ Матицу Сербскую и пр., какъ угодно будетъ распорядиться Гну Президенту»[2].
Рассылка книжки началась 8 марта. Первый экземпляр, естественно, был направлен принцу Ольденбургскому[3]. Вскоре должен был получить свой экземпляр и действительный член Российской Академии Пушкин.
А не задолго перед этим (5 или 6 марта) князь П. А Вяземский читал Пушкину и Жуковскому полученное накануне из Парижа письмо А. И. Тургенева и показывал присланные тем книги и журналы, среди которых оказались и речи А.-Ф. Вильмена и Э. Скриба, произнесенные ими во Французской Академии по случаю принятия Скриба в Академию.
Вероятно, после получения этих речей и книжки о заседании Российской Академии 18 января и возникла у Пушкина мысль дать в «Современнике» параллельно две статьи: об Академиях Российской и Французской, что он и осуществит во втором томе журнала.
Он внимательно прочитал полученную из Академии книжку[4] и построил статью «Российская Академия» как краткое изложение этой книжки, сопроводив содержательными и достаточно пространными комментариями некоторые из прозвучавших на том заседании выступлений.
Статья, вероятно, была написана во второй половине апреля, когда Пушкин вернулся в Петербург после того, как отвез тело умершей матери в Святогорский монастырь. В двадцатых числах апреля Пушкин передал статью цензору А. Л. Крылову, которому показалась сомнительной возможность публикации некоторых пушкинских комментариев, и он счел необходимым представить эти места на суд Санктпетербургского цензурного комитета. В журнале заседания цензурного комитета 28 апреля будет записано, что слушали:
«Словесный докладъ Г. Цензора Крылова о статье для Современника, подъ заглавiемъ: Россiйская Академiя. Г. Цензоръ сомневался самъ по себѣ пропустить въ оной статьѣ два мѣста: 1.) Замѣчанiя Императрицы Екатерины II по тому случаю, когда представляли ей, что въ приготовляемомъ Академiею словарѣ занимаются буквами Н. потомъ П., и 2.) сообщенное издателемъ свѣденiе о сочиненiи Карамзина: Древняя и новая Россiя, которое никогда не было напечатано и извѣстно весьма не многимъ. Комитетъ разрешилъ оба упомянутые мѣста, допустивъ ихъ къ напечатанiю»[5].
В то самое время, когда Пушкин работает над статьей о Российской Академии, на заседании самой Академии возникает его имя.
25 Апреля в так называемой «записке Академии» (т. е. журнале заседания) будет отмечено: «Непремѣнный Секретарь <Д. И. Языков> довелъ до свѣденія, что по приказанію Г. Президента взялъ онъ подписку на одинъ екз.<емпляр> журнала, издаваемаго Г. Пушкинымъ: подъ названіемъ: Современникъ, за который слѣдуетъ заплатить двадцать пять рублей.
Определено: принять къ свѣденію»[6].
Статья «Российская Академия» будет опубликована во втором томе «Современника» анонимно.
Рассказывая в ней о заседании Российской Академии 18 января, Пушкин отметил: «действительный член M. E. Лобанов занял собрание чтением мнения своего О духе словесности, как иностранной, так и отечественной. Мнение сие заслуживает особенного разбора, как по своей сущности, так и по важности места, где оное было произнесено» (XII, 44 – 45) [7]. Этому «особенному разбору» будет посвящена пушкинская статья в третьем томе «Современника» – «Мнение М. А. Лобанова о духе словесности, как иностранной, так и отечественной».
Несколько предварительных слов об этом «мнении».
Впервые оно было произнесено Михаилом Евстафьевичем Лобановым на заседании Российской Академии ещё 17 февраля 1834 г., когда рассматривался вопрос об издании Российской Академией ежемесячного журнала. В «записке Академии» будет сказано: «Члены Академіи: Г.<осподинъ> Стат.<скій> Сов.<ѣтникъ> Павелъ Петровичъ Свиньинъ и Кол.<лежскій> Сов.<ѣтникъ> Михаилъ Евстафьевичъ Лобановъ читали сочиненныя имъ <sic!> краткія начертанія предположенія объ изданіи Ежемѣсячнаго Журнала отъ Россійской Академіи. Г. Лобановъ читанное имъ начертаніе взялъ къ себѣ обратно»[8].
Пушкин на этом заседании не присутствовал.
Лобанов забрал свою рукопись, сохранил ее и вновь зачитал на заседании 18 января 1836 г. На сохранившейся рукописи есть помета: «Читано въ Академіи / въ первый разъ 17. февраля 1834 года. / во второй <…> Января “ ” 1836. года»[9].
Первоначально название лобановского доклада в соответствии с темой, обсуждавшейся в 1834 г., звучало так: «Мненіе о духѣ и направленіи Словесности какъ Иностранной такъ и Отечественной, и о причинахъ, побуждающихъ Императорскую Россійскую Академію къ изданію ежемѣсячнаго журнала». Для публикации в книжке, посвященной заседанию 18 января 1836 г. (а может быть, уже и для выступления на этом заседании) название было сокращено: «Мненіе о духѣ Словесности какъ Иностранной такъ и Отечественной» (без упоминания о подготовке нового журнала Академии). Но любопытно, что при наборе книжки почему-то сохранился союз «и» после «о духе» (было: «о духе и направлении») и в результате получилось довольно бессмысленное «Мнение о духе и словесности как иностранной, так и отечественной…». Пушкин заметил эту несуразность и в своих статьях называл правильно: «Мнение о духе словесности…».
Но у Пушкина не обошлось без другой описки, перешедшей и в печать: М. Е. Лобанов превратился у него в М. А. Лобанова. Не может быть, чтобы Пушкин не знал отчества Лобанова, да и в тексте предыдущей статьи («Российская Академия») инициалы Лобанова были указаны правильно.
Но перейдем от внешних характеристик лобановского мнения, к его внутренней сути.
В январе 1834 года, в самой первой книжке только начавшей выходить «Библиотеки для чтения», в разделе «Иностранная словесность», была напечатана статья «Мнение известного английского журнала, Edinburgh Review, о нынешней французской словесности», сопровожденная примечанием: «Не получивъ въ свое время Edinburgh Review, мы заимствовали эту статью изъ Нѣмецкихъ Журналовъ, которые поспѣшили перевести ее и напечатать прежде другихъ Европейскихъ повременныхъ изданій»[10].
Это «мнение известного английского журнала» и легло в основу «Мнения» Лобанова: из девяти страниц его текста две страницы заняты цитировнием английской статьи, в которой бичуется безнравственность современной французской литературы и продажность его журналистики. Лобанов полностью разделяет это мнение и далее говорит о наблюдающемся опасном влиянии современной французской словесности на русскую.
Завершает свое «Мнение» Лобанов призывом к Академии – встать, так сказать, рука об руку с цензурой:
«По множеству сочиняемыхъ нынѣ безнравственныхъ книгъ, Цензурѣ предстоитъ непреодолимый трудъ проникнуть всѣ ухищренія пишущихъ. Не легко разрушить превратность мнѣній въ Словесности и обуздать дерзость языка, если онъ, движимый злонамѣренностію, будетъ провозглашать нелѣпое и даже вредное. Кто жъ долженъ содействовать въ семъ трудномъ подвигѣ? Каждый добросовѣстный Рускій писатель, каждый просвѣщенный отецъ семейства, а всего более Академія, для сего самаго учрежденная. Она, движимая любовію къ Государю и отечеству, имѣетъ право, на ней лежитъ долгъ неослабно обнаруживать, поражать и разрушать зло, гдѣ бы оно ни встретилось на поприщѣ Словесности»[11].
Вдохновленный статьей английского журнала, прочитанной им в январе 1834 года, Лобанов уже через месяц, 17 февраля того же года, выступает со своим «Мнением» на заседании Российской Академии[12]. Через два года на заседании 18 января 1836 года он его повторит.
Как уже было упомянуто, Пушкин не присутствовал ни на том, ни на другом заседании.
Познакомившись, наконец, с «Мнением» Лобанова в напечатанном виде, Пушкин и пишет свою статью «Мнение М. А. Лобанова о духе словесности, как иностранной, так и отечественной».
В задачу этого моего сообщения не входит анализ пушкинской статьи и разбор его мнений о французской и русской литературе. Меня интересуют взаимоотношения Пушкина с Российской Академией.
Приведя процитированный выше заключительный фрагмент «Мнения» Лобанова о том, что на Академии «лежитъ долгъ неослабно обнаруживать, поражать и разрушать зло, гдѣ бы оно ни встретилось на поприщѣ Словесности», Пушкин пишет:
«Заключимъ искреннимъ желаніемъ, чтобы Россійская Академія, уже принесшая истинную пользу нашему прекрасному языку и совершившая столь много знаменитыхъ подвиговъ, ободрила, оживила отечественную словесность, награждая достойныхъ писателей дѣятельнымъ своимъ покровительствомъ, а недостойныхъ – наказывая однимъ невниманіемъ»[13].
А. И. Тургенев отозвался о пушкинской статье в письме к князю П. А. Вяземскому: «От Лобанова я ничего иного и не ожидал, особливо со времен всех оподляющего Уварова. Спасибо за скромный ответ, но сила в самом воздержании»[14]. Ф. В. Булгарин в «Северной пчеле» отметил пушкинскую статью как «дѣльную и хорошо написанную»[15].
А что же Российская Академия, которая, как мы теперь знаем, была подписчиком «Современника»?
В структуре Академии существовал так называемый Рассматривательный комитет, состоявший из пяти человек. Их деятельность была определена следующим образом: «Главная обязанность ихъ состоитъ: 1е/ Въ разсматриваніи присылаемыхъ книгъ; 2е/ Въ замѣчаніяхъ о языкѣ и словесности, представляя замѣчаемое ими на судъ Академіи; 3е/ Въ представленіи статей /кѣмъ бы оныя ни были переведены или сочинены/ въ издаваемыхъ отъ Академіи запискахъ»[16]. Кроме того, было положено, «чтобы Разсматривательный Комитетъ велъ журналъ своимъ дѣйствіямъ и копію съ каждаго доставлялъ Непремѣнному секретарю Академіи, который будетъ представлять оную Гну Президенту и, по его разрешенію, Академіи. Такимъ образомъ Академія будетъ всегда извѣстна о дѣйствіяхъ сего Комитета»[17].
В 1836 году в этот комитет входили И. А. Вельяминов, А. Х. Востоков, М. Е. Лобанов, В. И. Панаев и Б. М. Федоров.
Мимо внимания Рассматривательного комитета (и, надо думать, прежде всего, конечно, мимо внимания самого М. Е. Лобанова) пушкинская статья не прошла.
Третий том «Современника» получил билет на выпуск в свет 30 сентября и попал к подписчикам не ранее 1 октября, а через несколько дней статья Пушкина уже обсуждалась на заседании Рассматривательного Комитета. В журнале заседания будет записано:
«Собраніе 89, Октября 8го: a./ Г. Президентъ читалъ разные свои замечанія на производство словъ. b./ Комитетъ обратилъ особенное свое вниманіе на помѣщенную въ ІІІ книжкѣ журнала Современникъ статью, подъ названіемъ: “Мнѣніе М. А. Лобанова о духѣ Словесности, какъ иностранной, такъ и отечественной”. Статья сія есть возраженіе на мненіе Г. Лобанова, читанное въ собраніи Академіи 18 Января сего года. Комитетъ, усмотривая неосновательность сужденій и выводовъ возражателя, полагаетъ, что сей статьи нельзя оставить безъ особенныхъ замѣчаній и рѣшительнаго опроверженія, тѣмъ болѣе, что въ заключеніе сочинитель оной обращается прямо къ Академіи, изъявляя мнѣніе, чтобы она недостойныхъ писателей наказывала однимъ невниманіемъ. Но Комитетъ находитъ, что умалчивать о замѣчаемыхъ ложныхъ умствованіяхъ, несправедливыхъ толкахъ, порчѣ языка и вредѣ для Словесности, значило бы отречься отъ обязанности, налагаемой на Академію Высочайше утвержденнымъ ея Уставомъ»[18].
Поскольку статья Пушкина была напечатана анонимно, имя его в журнале комитета не возникает[19].
Заметим, что Лобанов как раз в это самое время составляет «по порученію Г. Президента проектъ программы на изданіе трудовъ Академіи. Въ немъ содержится слѣдующее: Императорская Россійская Академія, обращая вниманіе свое на новѣйшія произведенія отечественной словесности, иногда встречаетъ въ нихъ несправедливыя сужденія, превратныя мнѣнія, темноту мыслей, искаженіе языка, а болѣе всего лицепріятныя превозношенія нѣкоторыхъ сочиненій, достойныхъ осужденія; порицаніе и отверженіе другихъ, достойныхъ уваженія, основываясь на Уставѣ, положила разширить объемъ издаваемыхъ ею записокъ и помѣщать въ нихъ слѣдующее»[20]. В это «следующее» входят, в частности, «ІІ. Разборы нѣкоторыхъ произведеній словесности какъ отечественной такъ и иностранной. ІІІ. Выписки изъ книгъ и журналовъ какъ въ послѣднія времена въ Россіи напечатанныхъ такъ и нынѣ издаваемыхъ, съ замечаніями на оныя»[21], то есть Лобанов в своем проекте предлагает реализовать провозглашенный в его «Мнении» принцип: «неослабно обнаруживать, поражать и разрушать зло, гдѣ бы оно ни встретилось на поприщѣ Словесности».
Этот свой проект он зачитает на заседании Академии 24 октября 1836 г. В журнале заседания будет записано: «Собраніемъ проектъ программы одобренъ»[22].
Наконец, 28 ноября на очередном заседании Академии будет зачитана приведенная выше запись из журнала Рассматривательного комитета с мнением комитета о статье Пушкина. Правда, и здесь имя Пушкина фигурировать не будет.
Можно полагать, что именно в предполагаемых к изданию «Трудах» Академии Лобанов рассчитывал дать «особенные замечания и решительное опровержение» на пушкинскую статью. Но выход «Трудов» задерживался, и первая их часть выйдет только в 1840 году, и опровержения в них на статью четырехлетней давности уже не последует. Но от позиции своей Лобанов не отступит, и в третьей части «Трудов Императорской Российской Академии», в том же 1840 году, снова появится его «Мнение», полностью перепечатанное из книжки «Заседание, бывшее въ Российской Академіи 18 Января 1836 года», правда, усугубив несуразность названия лобановского доклада и превратив «мнение» во «мнения» (во множественном числе): «Мнения о духе и словесности, как иностранной, так и отечественной»[23].
На эту публикацию откликнется В. Г. Белинский в февральском номере «Отечественных записок» за 1841 г.: «Кроме литературного и академического значения, эта статья имеет еще и значение историческое: это собственно речь, читанная почтенным автором в императорской Российской Академии 18 января 1836 г. и разобранная Пушкиным въ его Современнике 1836 г. <…> нам кажется, что разбор речи г. Лобанова, написанный Пушкиным, было бы кстати напечатать вместе с самою речью, в этом же ІІІ-м томе “Трудов императорской Российской Академии”, тем более, что Пушкин сам был членом этой Академии»[24].
Как мы видим, авторство Пушкина не было секретом в литературных кругах, и можно только гадать, назвал ли бы М. Е. Лобанов Пушкина в своем предполагавшемся опровержении и каким бы оно было. Но в пятой части «Трудов Императорской Российской Академии», в большой содержательной статье, посвященной Н. И. Гнедичу, Лобанов цитирует прочувствованную заметку из «Литературной газеты» 1830 г. о выходе гнедичевского перевода «Илиады», замечая при этом: «Съ такимъ справедливымъ привѣтомъ вступила Иліада въ отечественную Словесность, приветомъ, тѣмъ драгоцѣннѣйшимъ, что онъ, какъ извѣстно, произнесенъ устами поэта знаменитаго – А. С. Пушкина» [25].
Так завершились взаимоотношения Пушкина с Российской Академией, которая после гибели поэта почтила его память помещением его портрета в зале заседаний, а в 1841 году, после смерти ее президента А. С. Шишкова, и сама прекратила свое существование, став с 19 октября 1841 г. отделением Императорской Санктпетербургской Академии наук, хотя, что любопытно, упомянутая пятая часть ее «Трудов», подготовленная, наверняка, еще до этого преобразования, вышла уже после «кончины» Российской Академии – в 1842 г.
[1] Санктпетербургский филиал Архива РАН (СПбф АРАН). Ф. 8 (Императорская Российская Академия), оп. 3-1835, д. 69, л. 40.
[2] Там же, оп. 1, д. 41, л. 52 – 53.
[3] Там же, оп. 3-1836, д. 10, л. 25.
[4] Заседание, бывшее в Императорской Российской Академии,18 января 1836. – СПб: Типография Императорской Российской Академии, 1836. Экземпляр этой книжки с пометами Пушкина сохранился (см.: Модзалевский Л. Б. Библиотека Пушкина. Новые материалы / Литературное наследство. Т. 16 – 18. – М.: Журнально-газетное объединение, 1934. С. 1020 – 1021).
[5] РГИА. Ф. 777, оп. 27, д. 29, л. 25 – 25 об. Как напишет П. В. Анненков, «Пушкин был чуть ли не первым человеком у нас, заговорившим публично о “Древней и новой России” Карамзина. Дотоле трактат ходил по рукам секретно, в рукописях, как оппозиционный и, по мнению других, даже агитаторский голос не призванного советчика» (см.: П. В. Анненков и его друзья. – СПб., 1892. С. 421)
[6] СПбф АРАН. Ф. 8, оп. 1, д. 41, л. 86.
[7] Цитаты из произведений А. С. Пушкина, за исключением специально оговоренных случаев, даются по Полному собранию сочинений (М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937 – 1949. – Т. 1 – 16; 1959. – Справочный том). Ссылка на это издание (в отличие от других ссылок) дается в скобках непосредственно после цитаты, причем римская цифра означает номер тома, арабская – номер страницы.
[8] СПбф АРАН. Ф. 8, оп. 1, дело 39, л. 15 об.
[9] Там же, оп. 3-1836, дело 10, л. 8 об.
[10] Библиотека для чтения. 1834. Т. 1. [Раздел] ІІ. Иностранная словесность. С. 52.
[11] Там же. С. 26.
[12] СПбф АРАН. Ф. 8, оп. 3-1836, д. 10, л. 8 об.
[13] Современник, 1836. Т. 3. С. 106. В Академическом собрании сочинений Пушкина эта статья напечатана по рукописи, где приведенная пушкинская фраза заканчивается словами: «а недостойных – наказывая одним ей приличным оружием: невниманием» (XII, 74). Я привожу цитату по «Современнику», так как для меня важно – как читали пушкинский текст читатели того времени.
[14] Остафьевский архив князей Вяземских.– СПб., 1899. – Т.3. С. 334. Письмо от 18 октября 1836 г.
[15] Булгарин Ф. В. Мое перевоспитание по методе взаимного обучения. Урок I // Северная пчела. 1836. 7 ноября. № 256. С. 1024.
[16] СПбф АРАН. Ф. 8, оп. 1, д. 40, л. 116 об.
[17] Там же, л. 131 – 131 об.
[18] Там же, д. 41, л. 193 – 193 об.
[19] Любопытно, что в записи о заседании сохранена ошибка в инициале Лобанова в названии пушкинской статьи.
[20] СПбф АРАН. Ф. 8, оп. 1, д. 41, л. 170.
[21] Там же, л. 170 об.
[22] Там же, л. 172.
[23] Труды Императорской Российской Академии. Часть ІІІ. – Спб., 1840. С. 89.
[24] Белинский В. Г. Труды императорской Российской Академии. Три части // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. Т. 4. – М.: Изд-во АН СССР, 1954. С. 561.
[25] Труды Императорской Российской Академии. Часть V. – Спб., 1842. С. 37.
Доложено 8 февраля 2017 г на «Беляевских чтениях» во Всероссийском музее А. С. Пушкина (г. Санкт-Петербург);
