Пушкин, как внимательный читатель Священного Писания и церковной литературы исследователями пушкинской биографии и творчества практически не изучался, даже почти неизвестен. Общеизвестна первая попытка составить комментированный справочник по церковным текстам и текстам Священного Писания, использованным в пушкинских произведениях - книга «Пушкин и христианство» И.Ю. Юрьевой. М. 1998. Первая попытка так и осталась единственной, не получив продолжения. Между тем мимо автора- составителя книги «Пушкин и христианство» прошли не только некоторые параллельные пушкинским текстам церковные тексты, но даже некоторые собственные пушкинские тексты. К тому же комментарии составителя весьма лапидарны, а в некоторых случаях не точны или вовсе неверны. Эти и иные замечания ни в коей мере не ставят под сомнение заслугу составителя–пионера. Но все же можно говорить о том, что обстоятельное, предметное, системное, следовательно, научное изучения темы «Пушкин и христианство» в настоящее время не ведется.
Пушкин как читатель Житий святых и переводчик житийной литературы - всего лишь локальная тема широкого проблемного исследовательского направления «Пушкин и христианство. Но эта тема очень влиятельна для приближения к достоверным представлениям о самом Пушкине, о его внутреннем мире. Тема Житий святых освещает также некоторые вопросы пушкиноведения, в частности о религиозности Пушкина и о степени и характере его церковности, если таковая имелась. Пока что ответы на этот вопрос, даже самые остроумные, в большинстве своем не основаны на конкретных наблюдениях. Начиная тему «Пушкин и Жития святых», отметим, что «наше все» по-прежнему не известен ни как читатель, ни как переводчик Житий святых, несмотря на то, что в его наследии остались весьма ясные свидетельства, принадлежащие его собственному перу.
«Жития святых в творчестве Пушкина» - иная тема, независимая от нашей. Их не следует объединять. Тему работы Пушкина с текстами Житий святых и тему использования им житийных текстов в собственном творчестве нельзя смешивать. В интересах определенности, ясности результатов исследования они должны быть четко разграничены.
Но что такое «святой», и что такое «жития святых»? И чем интересовался Пушкин, интересуясь святыми, через их жития?
Посмотрим, как формулируется понятие «святой» самой Церковью, в которой усвоены и определение понятия «святой», и формы отношения к этим людям, а также их своего рода «учет», «регистрация». Святой – это избранный, правильно верующий человек. До Христа, в Ветхом Завете так назывались иудеи в отличие от язычников. В раннем христианстве так назывались христиане в отличие от иудеев и язычников. Святой – это совершенный, живущий по правилам, предписанным верой, человек. Действия святого человека основаны на правилах веры. Святой – светлый, сияющий, чистый, незапятнанный (слова свет и свят близки, исходно означают – блеск). Святые люди– это труженики, преодолевающие греховную природу человека. Святые – люди небезгрешные, но имеющие великие заслуги в борьбе с грехами и их побеждающие (преп. Мария Египетская, князь Дмитрий Донской).
В современной науке бытует термин – «культ святого». Это абсолютно неверно. В Церкви никаких «культов» святых людей нет, и не может быть. Наличие подобного термина говорит о проникновении в науку вполне обычного бытового невежества, усвоенного образованным сословием в представлениях о Церкви и церковном. А так же это свидетельство того, что, утратив достоверное (христианское) представление о христианстве и Церкви, образованное сословие усвоило совершенно языческие представления о сакральном. А это означает откат назад, на дохристианские позиции в культурном бытии и в общем менталитете. В Церкви же усвоен не «культ» святых, а их почитание. Культ подразумевает обожествление объекта. Объект культа - объект поклонения. Святые же – люди грешные, иногда даже весьма грешные, преодолевшие при Божественном содействии такие грехи, такую массу пороков, что рядовому бедному грешнику и не снились. (Та же преп. Мария Египетская, Св благ. Вел. князь Владимир и др.) И Церковь признает в первую очередь их заслуги, их подвиг в преодолении собственной греховности. Без этого условия они не могли бы служить ближним. Их пример всем людям в подвиге борьбы с собственными грехами и пороками – это и есть их основная форма служения ближнему [1].
Современный человек вынес из XX века не опыт нормального отношения к людям, достойным почитания, уважения, достойным быть примером для подражания, образцу для самовоспитания. ХХ век дал европейцам [2] образцы «культов личностей» - реального обожествления и поклонения человеку. Не нужны примеры Гитлера и Сталина, чтобы это проиллюстрировать. У всех на слуху определение, часто звучащее в СМИ, в обществе, в культурном и научном мире - «культовая фигура», «знаковая фигура». Ныне «культовые фигуры», неподлежащие критике, критической аналитике, имеются в практически любом виде человеческой деятельности – искусство, спорт, политика, наука, пресловутый бизнес и т.д. (В кинематографии, скажем, это Феллини, Висконти, наш Эйзенштейн. И хотя это великие художники, но, в действительности, их творчество весьма уязвимо для критики, ибо несет в себе характерные, явно ущербные, декадансные признаки.) И подобное явление не ново там, где наблюдается отход от целостного христианского мировосприятия и основанного на нем творчества.
А.С.Пушкин сам отдал дань подобному язычеству. Байрон и Наполеон – два наиболее показательных примера «культа личности» в пушкинскую эпоху. Пушкин вполне преодолел эту «болезнь века», которая в следующем столетии превратилась в повсеместную заразу, в моровое поветрие. Пушкин, конечно же, не обратился к Житиям святых, если бы Жития представляли собой описания мнимых богов, божков, чьи культы получили распространение. Подобное Пушкину не могло быть интересно. Не изучал же он наполеонистскую литературу, последовательно культивировавшую так называемую «наполеоновскую легенду», основу наполеоновского культа. Жития интересовали Пушкина и не как сборник биографий, вроде серии «Жизнь замечательных людей» [3].
Ныне наблюдается повсеместная потребность создавать культы людей, некритично почитать достойных уважения и почитания и совершенно недостойных, мифологизировать реальные или мнимые достоинства и заслуги исторически значимых личностей. И проявления этой потребности приобретают в наши дни объективно нездоровый характер. В основном это «сильные» личности, или те к кому испытывают большое сочувствие. Царь Иван Грозный и император Николай II. А в связи с ними мифологизации подвергается и все, что с ними связано. Отсюда и требования канонизации Распутина и ему подобных, и прочие несуразности, и все это - следствие длительной дехристианизации сознания и при наличии потребности в объекте сакрализации. Пушкину подобная дехристианизация присуща не была, не была свойственна, о чем свидетельствуют его обращения к Житиям святых, не сами факты обращения, а то, в чем они заключаются, в том, каково содержание взаимоотношений Пушкина с Житиями святых.
Напомним вкратце, что такое Житие. Житие – не вполне, только отчасти, биография. Житие может содержать множество биографических сведений, обширную фактологию, но никогда не будет формальным портретом святого. В Житиях святых собраны сведения о людях, особенно потрудившихся на благо Церкви от ее начала – теперь уже за два тысячелетия. По сути, эти те люди, что были фундаментальным основанием христианской цивилизации. Житие каждого из них – это образ, это, прежде всего, духовная биография человека, причисленного Церковью к лику святых [4]. Житие – это словесная икона, а не портрет. Тем не менее, многие образованные, культурные люди обращаются к Житиям, как к биографиям. Подобное чтение этих людей не удовлетворяет, и они с пренебрежением отворачиваются от «поповщины», не совершив никаких действий, чтобы приблизиться к неведомому им жанру со всей его спецификой. Пушкина, как ниже увидим, это не коснулось. Его интересовали Жития как Жития, как именно то, чем они являются. В этом отношении Пушкин - исключительное явление в русской культуре. Ибо не один выдающийся светский литератор России XIX века (не будем избегать изначального, конкретного и ни в коей мере не уничижительного значения в именовании профессии) не оставил сколь либо значительных следов чтения и изучения житийных текстов. Исключение – Н.С.Лесков, у которого все же нет самостоятельного специального, системного изучения Житий, а есть только литературное применение отдельных житийных текстов.
Пушкина, изучающего Жития святых, интересовала, как мы увидим вскоре, проблема преодоления личной греховности в сочетании с необходимостью исполнения долга творчества. Его интересовала проблема реализации личного таланта, творческого дарования, интересовала проблема собственного, личного духовного бытия и проблема сочетания этого бытия со служением ближнему через реализацию творческого дара, интересовала проблема – личное бытие и общественное служение. Все это было интересно Пушкину, в первую очередь, не в умозрительных представлениях, не в теории, а в исторической практике. Ибо Жития святых – это произведения исторические. Это описания, прежде всего, духовной жизни реальных исторических личностей.
По каким же пушкинским материалам можно вести исследование о взаимоотношениях Пушкина и Житий святых? Называя источники, попробуем их сразу же классифицировать.
Во-первых, это пространные, цитатные выписки поэта из житийных текстов. Их всего три. Все они значительны и многоговорящи, особенно третья цитата, впервые опубликованная в 1941 г. В книгу И.Ю.Юрьевой она не вошла.
Во-вторых, краткие выписки слов и оборотов из Житийных текстов с переводами-репликами. Они отражают лексические и фразеологические искания и находки Пушкина в житийных текстах.
В-третьих, незавершенный перевод краткого («проложного») жития преп. Саввы Сторожевского.
В-четвертых, обстоятельная рецензия в т. III Cовременника, 1836 г. на Словарь о русских святых, прославленных в российской церкви и о некоторых сподвижниках благочестия местночтимых 1836 г. (составители кн. Д.А. Эристов (Эристави) и М.Л. Яковлев).
Как видим, материал не столь обширный, но весьма разнообразный, что позволяет вести наблюдения по многим аспектам предмета исследования.
Обратимся к цитатам из «Житий». Посмотрим, что в этих текстах привлекло внимание Пушкина. Попробуем уяснить, почему они для Пушкина оказались столь интересны, что он сделал эти выписки. Первая цитата такова:
«Вложи (диавол) убо ему мысль о родителех, яко жалостию сокрушатися сердце его, вспоминающее велию отца и матере любовь, юже к нему имеша. Изглаголаша ему помысл: что творят родители твои без тебя, колико многую имут скорбь, и тугу и плачь о тебе, яко не ведущу им отшел еси. Отец плачет, мать рыдает, братья сетуют, сродницы и ближние жалеют по тебе и весь дом отца твоего в печали есть тебе ради.
Еще же вспоминаше ему лукавый богатство и славу родителей, и пять братий его и различная мирская суетствия во ум его привождаше. День же и нощь непрестанно таковыми помыслами смущаша его, яко уже и изнемощи ему телом, и еле живу быти ово бо от великого воздержания и иноческих подвигов, ово же от смущения помыслов, изсше яко скудель крепость его, и плоть его бе яко трость ветром колеблема.
Жития преподобного отца нашего Иоанна Кушника. Январь 15»
Пушкину открылась изложенная безыскусственными, ясными, точными словами Жития духовная ситуация молодого подвижника, вся ее сложность, глубина и вся ее безысходность. Безысходность мнимая. Подобные ситуации с обозначенными в них мнимыми тупиками, мнимой неразрешимостью, безысходностью характерны не только для уединенных монахов, вставших на путь духовного подвига. Подобные искушения, как и искушения вообще, характерны для жизни внутреннего мира любой людской личности, стремящейся к какому-либо роду позитивной деятельности. И еще здесь - проблема выбора, свободного выбора человека. И проблема отказа от «уважительных причин». Все мы знаем, сколько великолепных дел не осуществлено замечательными людьми «по уважительным причинам». И мы не можем, не вправе судить человека за его выбор, поскольку при внешней ясности каждая подобная ситуация единственна, уникальна и далеко не всегда понятна переживающему ее человеку, тем более близким ему людям.
Пушкин не прерывает цитату, не ограничивает ее первым сюжетом - искушением мнимым «блудносыновством». Искушение приходит к подвижнику не одно. Лукавый сочетает это главное искушение с «общерасслабляющим» искушением благами и комфортом родительского дома. Но и здесь цитата Пушкиным не прервана. Ему важен духовный итог. Что же сам подвижник, как он переносит эти искушения, каков он, подвижник, в этой непростой духовной ситуации? А подвижник не поддался. Он не прекратил свой подвиг. Его действенное противостояние – действительно, подвиг. Подвижник изнемог, изнемог вдвойне. Изнемог от искушений, от внутренней борьбы, изнемог и от собственных, непрестанных трудов. Житие не говорит конкретно о том, какие труды понес подвижник. Нет ни слова, потому что общеизвестно, что подобный труд мог заключаться только в молитве и посте. Для Пушкина, конечно, важен этот конец цитаты, иначе бы он остановился цитату раньше. Ему дорого сострадание подвижнику, что сквозит в строгой констатации его «изнеможения» Житием. Но важно и то, что искушением преодолевается, подвига подвижник не оставил, на поводу у лукавого не пошел. А может быть, подвижник не прав? Ведь родители, близкие, друзья… Может быть, подвижник жесток? Может быть, жесток призвавший его на подвиг?
В Евангелии сказано: «И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную». (Мф. 19. 29) Помнил ли об этом, или нет подвижник, но он последовал этим евангельским словам и остался верен своему выбору. А его жестокость по отношению к родителям и родственникам мнимая. И Пушкин знал это. Более того, в его произведениях имеются очевидные признаки того, что он знал, как разрешаются «сами собой» ситуации, кажущиеся безвыходными.
А если подвижник не устоит перед искушениями, тем более, что он «изнемог»?
В автографе, хранящемся в Пушкинском Доме за первой пушкинской выпиской из Житий следует вторая. Вот что выписал Пушкин.
Из Жития Преп. Никиты затворника Печ. (еп. Новгородский, 1109 г.) Ян 31 Ап. 30 М. 14.
«Приидоша к прельщенному преподобныя отцы Никон игумен и Иоанн иже по нем бысть игумен, Пимен постник, Исаия затворник Печерский [5], Агапит врач, Григ.<орий> Чуд. <отворец>, Никола иже бысть Еп. <ископ> Тмут.<араканский>; Нестор летописец, Григорий творец канонов, Феоктист иже бысть Еп. <ископ > Черниг. <овский>, Онисифор прозорливый: сии вси в добродетелях сияющии пришедшее молитву творяху к Богу о Никите».
Совершенно очевидно, что Пушкин, читая Жития, искал в них своего рода продолжение той столь важной для него темы, которую он начал своей первой выпиской. Его интересовала судьба человека, подавшегося искушениям. И он находит потрясающий по полноте ответ в Житии Никиты, епископа Новгородского, затворника Печерского, преставившегося в 1109 году. Оказывается прельщенный, впавший в искушение Никита бесконечно дорог Богу, и эта божественная любовь к павшему, но вполне «перспективному» блудному сыну и брату проявилась в том, что целый сонм его братий, как сказали бы ныне, его товарищей по подвигу, принимают участие в его несчастии, «молитву воряху к Богу» о прельщенном. Этот сонм братий преп. Никиты, пришедших к нему поистине удивителен, и вовсе не случайно полностью воспроизведен Пушкиным. Все перечисленные в Житии лица - из братии Киево-Печерского монастыря. Их имена мы найдем и в Киево Печерском Патерике, в различных его списках, и в Ипатьевской, и в Лаврентьевской летописи. Все они – выдающиеся люди, герои древнерусской истории конца XI – начала XII веков.
Для Пушкина в этом тексте явно «слышалось родное». В начале 1830 года архизнаменитый митрополит Московский Филарет (Дроздов), крупнейший авторитет Русской Церкви, человек удивительных таланта, ума и духовной зоркости, пришел к нему, прельщенному и впадающему в уныние, пришел самым деликатным образом, умалив высоту своего сана и иерархического и общественного положения до написания стихов «а ля Пушкин». Пушкин прекрасно понял его «посещение», помнил свое смущение, помнил свое состояние по получении стихов митрополита…… Пушкин знал по своему опыту, сколь действенно подобное посещение для прельщенного.
Его ответ митрополиту Филарету свидетельствует, что и ранее обращенных к нему «с высоты духовной» стихов, он не раз врачевал «раны совести» «чистым елеем» источаемым «речами благоуханными» московского святителя. Множественное число – «речей» - полагаем у Пушкина неслучайно [6]. Тем более, что впервые Пушкин познакомился с «голосом величавым» Филарета летом 1813 года, когда на всю Россию прогремело необыкновенной духовной силы Слово (тогда еще, архимандрита) Филарета на погребении тела генерал-фельдмаршала князя М.И.Голенищева-Кутузова в Казанском соборе Санкт-Петербурга. Это Слово тогда было сразу же издано, и судя по некоторым явственным следам в ранних стихах быстро дошло до юного Пушкина. С тех пор, судя по ответным стихам Пушкина митрополиту Филарету, поэт неоднократно обращался к словам великого святителя
Но именно стихотворное обращение митрополита Филарета к нему, роднит его, Пушкина, с прельщенным Печерским монахом, к которому с молитвой к Богу о нем, следует в житии целый сонм великих людей конца XI века. Один Нестор летописец в этой череде светочей древней русской истории, уже в силу прославившего его занятия-подвига, выделяюется своей «профессиональной» близостью Пушкину. Это яркое свидетельство о том, что и прельщенный Печерский подвижник не обойден божественной любовью и заботой, заботой его друзей и молитвенников. А уж если сам великий московский митрополит снизошел в своей заботе о нем, о Пушкине, до такого самоумаления, то какова любовь и попечение о нем его небесного отца, наделившего его своим божественным даром.
Автограф этих двух выписок из Житий хранится в Пушкинском Доме на листе № 709. Обе выписки, обе цитаты предваряются две группами лексических и фразеологических заимствований из житий.
Первая группа такова:
Трапеза
толк, толмач
разревать (кого)
Рим ветхий
Великородный
тверда аки наковальня
муж воинского чина (всадник)
Вторая группа:
Рубо – рубище
Дельва – (бочка или ящик?)
и дубраву всякого древа своего рукою насади (Ч.М. Житие Св. Ора черноризца)
Куколь (capuchin), cuculum
Убрус
С путем (с жалованием)
Конечно, эти выписки связаны с интересом Пушкина к уникальному арсеналу древней лексики и фразеологии, дошедшей в составе Житий. Такие давно утраченные слова, как дельва (бочка), интересны своей первичной, исходной семантикой. Другие своим колоритом – убрус, рубо. Слова трапеза, толк, толмач, вообще, присутствуют в русском языке и никуда не утрачивались. Очевидно, интерес заключен в их образовании, происхождении. Глагол разревать отсутствует в Словаре Даля. Это редкое, утраченное народом и письменной традицией слово означает раскрывать. Куколь – ныне это понятие связано только с единственным в своем роде головным убором московского патриарха. По записи видно, что Пушкину было известно, что в древности этот головной убор пришел из Греции, из Византии с монахами, выходцами из синайских и афонских монастырей и был изначально тем же, что и капюшон западных монахов. Название – западное, пришедшее из латыни. Великородный, с путем – наверно, интересны были и словообразование, и колоритная образность подобных определений.
Выписанная Пушкиным фразеология очень показательна в своей образности. Рим ветхий, тверда аки наковальня, муж воинского чина…- Красота и зримая образность этих словосочетаний, этих фраз очевидна. Очевидно, что Пушкин чутко реагировал на поэтику древних текстов Жития, отмечал, вероятно, лишь словочетания, сами интересные для него на момент чтения.
И дубраву всякого древа рукою своею насади. Невозможно удержаться вместе с Пушкиным от любования этим высоко поэтичным и одновременно глубоко характеристическим образом. Пушкин выделяет особо первые слова: и дубраву всякого древа. Ясность и изящество фразы, вместившей свидетельство вдумчивого и кропотливого, сосредоточенного труда и зримый образ красоты достигнутого результата, не может не вызывать восхищение, для выражения которого недостаточны любые слова.
Это краткая цитата интересна своей пушкинской ссылкой, помещенной в скобки, о том откуда взята цитата: «(Ч.М. Житие Св. Ора черноризца)». Т.е. цитата взята из жития (по Четьям Минеям) преподобного Ора, фиваидского пустынника. Преподобный Ор подвизался во второй половине IV столетия. Память его приходится на 7 августа по старому стилю. Эта пушкинская ссылка – его собственное драгоценное свидетельство о том, что он, Пушкин, читал и изучал Жития святых не только за январь, откуда им взяты пространные цитаты, но и за август. В реальности это свидетельство о том, что Пушкин, вероятно, изучил весь годовой круг чтений Житий – не читал же он избирательно только январские и августовские Четьи Минеи [7]. Скорее всего, это изучение не было равномерным, не каждое Житие обязательно привлекало его содержание, не в каждом присутствуют лексические и фразеологические перлы.
Третья развернутая цитата из житийного текста, выписанная Пушкиным сохранилась на другом листе, хранимом в Пушкинском Доме, № 1605. Этот пушкинский автограф будто бы впервые был опубликован в журнале «Русская литература» 1987. №1 С.30 [8]. Вторая публикация, следовательно, в самом 2-м издании «Рукою Пушкина». В книгу И.Ю. Юрьевой «Пушкин и христианство», повторим, этот текст не вошел, хотя между мнимой первой публикацией и ее книгой - интервал в целое десятилетие: 1987 – 1998 гг.
Но первая публикация третьей пушкинской выписки из Житий святых относится еще к 1941 г [9]. Странно, что об этом не знали ни ответственные редакторы 2-го издания «Рукою Пушкина» в 1997 г. Я.Л.Левкович и С.А.Фомичев, ни И.Ю. Юрьева, которые должны бы ли бы знать пушкинских текстов публикации во «Временнике Пушкинской комиссии». До них автограф Пушкина уже публиковался дважды, но они прошли мимо обеих публикаций. К публикации 1941 г., ее автор - выдающийся специалист по истории древнерусской литературы и летописания Г.М.Прохоров, мы еще вернемся.
Выписанный же Пушкиным фрагмент из Житий весьма значителен. Это слово о самих Житиях святых. Оно помещалось, как своеобразный эпиграф к всему корпусу житийных текстов, перед его сентябрьской третью. Пушкин повторяет редакцию эпиграфа, а не аналогичного текста, повторения эпиграфа из жития преп. Ксении, что говорит о том, что помимо январских и августовских Четий-Миней, он заглядывал еще и в сентябрьские, и выбрал более точную версию эпиграфа к сентябрю.
«Житія и похвалы Святыхъ подобаятся (описка Пушкина, отмеченная Г.М.Прохоровым, - нужно, «подобятся») свѣтлостію звездамъ: яко же бо звѣзды положеніемъ на небеси утверждены суть, всю же поднебесную просвѣщаютъ, тыя же и от Iндианъ зрятся, не сокрываются от Скифовъ, землю озаряютъ и морю свѣтятъ и плавающихъ корабли управляютъ: ихъ же именъ аще и невѣмы множества ради, обаче свѣтлой добротѣ ихъ чудимся. Сице и свѣтлость Святыхъ, аще и затворены суть мощи ихъ во гробѣхъ, но силы ихъ въ поднебесней земными предѣлы не суть опредѣленны. Чудимся тѣхъ житію и удивляемся Славѣ, Ею же Богъ угодившія ему прославляетъ.
Св. Иг.<умен > Метафраст в жит. <ии > Св. Ксении Иянуария 24.»
Перевод (Г.М.Прохорова): Описания жизни и прославления святых подобны по светлости звездам: подобно тому как утвержденные на небе звезды светят во всей поднебесной, так что они видимы индийцам и не скрыты от скифов, озаряют землю, светят в море и управляют кораблями плавающих, и, хотя не знаем их названий по причине их многочисленности, однако дивимся их светлой красоте. Так и со светлостью святых: хоть их останки и скрыты в гробах, но их силы в поднебесной не ограничены земными пределами, и мы дивимся их жизни и изумляемся славе, которой бог прославляет угодивших ему.
Эти слова о святых и их житиях выписаны Пушкиным, безусловно, не случайно. Они сильны своим обобщающим звучанием. Образы звезд небесных, моря, кораблей и «плавающих» в море житейском - всеобъемлющи. Эти образы и вселенский масштаб видения - космос и море житейское - не могли не покорить сердце поэта.
Выписанный Пушкиным текст принадлежит не «Игумену Метафрасту», как самим поэтом написано, а праведному Симеону Метафрасту (Метафраст – перелагатель), который игуменом не был. Этот текст был своеобразным эпиграфом ко всему житийному комплексу, помещенному в Четьи-Минеи. Симеон Метафраст был выдающимся деятелем Византии первой половины Х века. Он именовался также Симеон Магистр или Симеон Логофет (скончался около 940 г. по другим источникам, менее вероятным, около 976 года). Он родился в Константинополе; состоял логофетом (т.е. секретарем) при императорах Льве VI Философе (или Премудром) и Константине VII; исполнял важные дипломатические поручения; в 904 г. спас город Фессалоники (Солунь) от истребления арабами, убедив их взять денежный выкуп. К концу жизни был патрицием и магистром. Причислен к лику святых (память его 27 ноября). Около 1050 г. другой великий византиец, Михаил Пселл, составил жизнеописание и церковную службу в честь Симеона Метафраста. Праведный Симеон Метафраст собрал и составил по поручению императора Льва Премудрого корпус Житий святых. При этом он не ограничился собранием и составлением Житий, а пересказал или переложил их; отсюда его прозвание Метафраст [10]. Кроме дополнений, внесенных им от себя, «ради полноты и силы» повествования и красоты речи, в его работе находят и элемент исторической критики: он устранял из древних сказаний то, что было написано в них «несправедливого», а также «ошибки в словах». Симеону Метафрасту, следовательно, принадлежит первая известная в истории авторская редакция древних Житий святых, причем редакция признанная всеми его великими современниками и последователями. Это та версия Житий святых, что в древности пришла на Русь, была воспринята и оказала духовное и филологическое – стилевое -влияние на формирование Житий местных, русских святых, которыми святцы стали вскоре пополняться, начиная с благоверных князей Бориса и Глеба – сыновей Св. благ. равноап. Князя Владимира.
Нам же остается признать, что сам Пушкин придавал Житиям святых то же значение, что и преп. Симеон Метафраст. Не случайно он стал одним из первых переводчиков житийных текстов с церковно-славянского языка на русский язык.
А.С.ПУШКИН И ЖИТИЕ ПРЕПОДОБНОГО САВВЫ СТОРОЖЕВСКОГО
Текст жития из Пролога:
(Славянский текст в русской транскрипции:
Месяца декембрия в третий день преставление преподобного отца нашего Саввы, игумена обители пресвятыя Богородицы честнаго ея Рожества, яже на Сторожех, новаго чудотворца.
Преподобный отец наш Савва от юности Христа возлюбив, мир возненавиде, и шед к преподобному отцу Сергию, прия от него образ ангельский. И добре подвизася к Богу постом, и бдением, и молитвами, и всеми добродетельми, и смиреномудрием, желая небесныя доброты приятии от Бога. И многа искушения претерпе от бесов, и абие оттоле святый над страстми воцарися. И посем наставлением учителя своего великого Сергия отиде от обители святыя Троицы, и вселися в пустыни блаженный Савва: и живяше на некоей горе глаголемой Сторожи в верх Москвы реки, близ Звенигорода яко поприще едино, от царствующего же града Москвы поприщ четыредесять в жилище святаго. И добре иночествовав святый на месте том, безмолвие гоня и мраз нощный терпя и тяготу вара дневнаго понесе. И посеем за великое его воздержание и добродетельное житие начаша приходити к святому от всех мест монаси и простая чадь пользы ради. Он же всех приимая с любовию и начало трудов всем показуя, собою вся исправляше, воду почерпая и на раму своею ношаше, святый, смирения образ дая братии во всем. Посеем некий христолюбивый князь прииде к блаженному отцу Савве и умоли святаго, да возвигнет храм на месте том. И абие святый, князя прошение исполняя, воздвиже храм Богоматере, честнаго ея и славнаго Рожества: и обитель состави чуднуу зело и велику, монахом во спасение. И паки добре упас о Христе собранное стадо, и на пажить духовную возвед их и, единожителен божественному Сергию быв, и многия добродетели сотворив о Христе, в старости добре в болезнь телесную впаде, и мало поболев, призва братию и поучи их добре от божественных писаний и еже имети чистоту телесную, и братолюбие, и смирением украшатися, посту же и молитве прилежати. И постави им некоего игумена в свое место от ученик своих, всем от братии заповедая в послушании пребывати у игумена, и в добре исповедании мир дав всем, и последнее целование, предаде душу свою в руце Божии месяца в декембрия в третий день во всем угодив владыце своему Христу. И посеем слышавше святаго преставление князи и боляре, окрест живущии и вси христолюбивии людие Звенигорода, течаху с великою любовию на погребение отца, носяще недужныя своя. И со псалмопением надгробным проводивше, положиша и честно в церкви созданней от него пресвятыя Богородицы честнаго ея Рожества, на правой стране. Честныя же мощи его многа и различна исцеления источают с верою приходящым и до нынешняго дне, в славу Христу Богу нашему, творяшему преславная чудеса и по преставлении угодники своими. Ему же слава, и ныне, и присно, и вовеки веков.)
Перевод А.С.Пушкина: «Преподобный Савва Игумен.
Декабря 3. Преставленiе Преподобного Отца нашего Саввы, игумена свят [ыя] ой обители Пресвятой Богородицы, [иже] что на Сторожѣх, нового чудотворца (из пролога).
Преподобный Отецъ нашъ Савва отъ юности своей Христа возлюбилъ а мiр возненавидѣлъ и пришедъ к преподобному Сергiю приялъ Ангельскiй образъ и сталъ подвизаться угождая Богу постомъ, бдѣнием, молитвами, смиренномудрiемъ н всѣми добродѣтельми желая небесная блага приять отъ Господа. Многiя искушенiя претерпѣлъ онъ отъ бѣсовъ, но победилъ ихъ с помощiю вышняго и надъ страстями воцарился. [Тоже] Тогда по наставленiю учителя своего великаго Сергiя, отошелъ онъ отъ обители святыя Троицы и поселился в пустынѣ на горѣ называемой Сторожи, въ верху Москвы рѣки, въ разстоянiи однаго поприща отъ Звенигорода и сорока оть града Москвы. Тамъ святый иночествовалъ въ безмолвiи, терпя ночныя морозы и тяготу [вару] вара дневнаго — Услыша о добродѣтельномъ житiи его, многия иноки и люди мiрские отъ различныхъ мѣстъ начали к нему приходить, дабы жить при немъ и отъ него пользоваться. И принималъ онъ всѣх с любовiю, и былъ образецъ смиренiя и иноческихъ трудовъ, [в<оду>] самъ черпая [воду] и нося воду, и другiя потребности правя, научая онымъ братiю не лѣниться и не губить дней своихъ празностiю, изобретательницiю всего злаго. Потомъ нѣкий Христолюбивый Князь, пришедъ к блаженному Отцу Саввѣ, умолилъ его построить храмъ на томъ мѣстѣ и [злато] сумму нужную на созданiе онаго далъ святому. И святой прошение Князя изполнилъ, и построилъ храмъ честнаго и славнаго Рожества пречистой Богоматери и обитель пречудную и великую для душеспасительнаго пребыванiя въ ней иноковъ. Тамъ он добре пасъ во имя Христа собранное стадо водя оное на пажить духовную, и бывъ нѣкогда единожителемъ Божественному Сергiю, сотворилъ многiя [Христовыя добродетели изправ<лялъ>] сотворилъ добрыя дела — о Господѣ. [Будучи] Въ поздней старости впалъ онъ въ болѣзнь тѣлесную, и не долго пострадавъ, призвалъ братiю и поучилъ ихъ божественнымъ писаниямъ, наказывающимъ хранить чистоту тѣлесную иметь братолюбiе, украшаться смиренiемъ и прилежать посту и молитвѣ. Тогда поставилъ [некоего игумена] имъ в игумены [неко<его>] однаго нзъ учениковъ своихъ и всѣмъ братiямъ заповедалъ пребывать у игумна в послушанiи и повиновенiи. Наконецъ давъ имъ всѣмъ [благославение] мiръ и последнее цѣлование, въ добромъ исповѣдании предалъ душу свою въ руцѣ Божiи декабря 3 дня, вовсемъ благоугодивъ владыкѣ своему Христу. Услышавъ о преставлении Святаго, Князья и Бояре, и окресть живущiя, и всѣ христолюбивыя граждане Звенигорода стеклись съ великой любовiю на погребенiе Отца, принесши с собою больныхъ своихъ, и проводивъ его псалмопѣниемъ надгробнымъ, положили его съ честiю въ им построенной церкви пресвятой Богородицы, на правой стороне. Честныя его мощи и до нынѣшняго дня многiя и различныя исцѣления источають приходящимъ съ верою, во славу Христа Бога нашего угодникамн своими и по преставленiи ихъ преславныя чудеса творящаго, ему же слава нынѣ и присно и вовеки вековъ аминь [11].
Комментаторы 2-го издания «Рукою Пушкина» и пушкинского перевода житийного текста почему-то даже не упоминают Пролог, как источник, содержащий оригинальный славянский текст, переведенный Пушкиным [12]. Между тем, современное репринтное воспроизведение Пролога с повторявшего более ранние синодального издания 1895 г. (Пролог, книга первая. М. Сретенский монастырь. 2002) дает именно тот текст, который и был переведен Пушкиным. Напомним, что Пролог – это сборник кратких житий и поучений на каждый день православного календаря, тогда как Четьи-Минеи – это сборник пространных ( полных) житий и поучений, собранных в последовательность по дням церковного календаря.
Эта незавершенная пушкинская работа прошла мимо исследователей пушкинского творчества в прошлом, когда это объясняется «обстоятельствами времени», не обратились к ней и в настоящее время, когда никакие «обстоятельства» обращению к церковному тексту не препятствуют. Это тем более не утешительно, ибо сей пушкинский «малый» труд заслуживает пристального внимания исследователей, и не только пушкинистов и литературоведов.
Само обращение Пушкина к житию преп. Саввы Сторожевского, ученика преп. Сергия Радонежского, более чем естественно. В детстве Пушкин бывал в Саввино Сторожевском монастыре, куда летом из близкого Захарово его привозила бабушка Мария Алексеевна (Ганнибал). Ее влияние на формирование личности поэта биографами Пушкина явно недооценено. Между тем, именно она привила маленькому Пушкину те качества христианина и церковного человека, которые не угасли в нем впоследствии и развились в последние годы жизни. В 1822 г. в Кишиневе Пушкин создал известный «стихотворный отрывок»:
На тихих берегах Москвы
Церквей, венчанные крестами,
Сияют ветхие главы
Над монастырскими стенами.
Кругом простерлись по холмам
Вовек не рубленые рощи,
Издавна почивают там
Угодника святые мощи.
Указанием на место, где «почивают угодника святые мощи», современное пушкиноведение обязано Виктору Семеновичу Листову [13]. Эти стихи - свидетельство памятования Пушкиным в самые «неприкаянные» дни его молодости о том святом месте Подмосковья, где покоятся мощи преп. Саввы. Это место было дорого ему всегда. И в зрелые годы он вернулся к святому своего детства, к преп. Савве Сторожевскому и создал один из первых переводов житийного текста с славянского на русский язык.
Точной датировки текста пушкинского перевода нет. В комментарии 2-го издания «Рукою Пушкина» сказано всего лишь: «писано…, очевидно, в начале 1830-х гг.». К датировке разбираемых автографов А.С.Пушкина мы вернемся ниже.
Безусловно, перевод - работа зрелого Пушкина. Цель работы неясна. Предположение И. Ю. Юрьевой о связи перевода Жития с поездкой Пушкина летом 1830 года «в подмосковные места его детства» при всей расплывчатости вероятно [14]. Но полагаем, что досуга для перевода у поэта тогда могло и не быть. Весьма возможно предположение, что переводом Пушкин занимался позднее. Перевод не из Четий Миней, по которым сам Пушкин читал Жития святых, а краткого жития из Пролога мог быть рассчитан на восприятие детей Пушкина. С течением времени поэт, возможно, намеревался сообщить им обо всем, что ему дорого в этом мире, а в числе важнейшего и о преподобном Савве. Другое «практическое» применение перевода трудно представить. Подобная ситуация может объяснить, почему работа по переводу полностью не завершена: дети только появлялись и были малы для восприятия подобного, даже краткого текста. Повторим, что в пользу такого предположения и выбор не полного текста жития, а его проложного, краткого варианта - он больше соответствует возможностям «неусидчивого» детского восприятия.
Перевод Жития Пушкиным не был завершен. Он сохранился с теми недоработками, которые позволяют вынести некоторое суждение о работе Пушкина в качестве переводчика с церковно-славянского. Несколько правок и помет Пушкина весьма интересны. Некоторые слова он подчеркивает. Так, он отметил явно понравившееся ему слово добре - «…добре пас во имя Христа собранное стадо водя оное на пажить духовную». Обратим внимание, что слова «на пажить духовную» не переводится Пушкиным, а переносятся из славянского оригинала очевидно из соображений высокого стиля и возвышающего колорита. Слово «добре» - этому способствует. Современный русский эквивалент был бы не возвышен, не сохранил бы, утратил пиететное отношение к трудам преподобного, которое Пушкин сохраняет в кульминационном фрагменте текста. Еще один оборот, изображение тонкого оттенка состояния, – «тягота вара дневного», вместо «тягота жары дневной». Наконец, «…предал душу свою в руце Божии…», а не «… в руки Божии…», «приял Ангельский образ», а не «принял».
Пушкин-переводчик не пошел мнимым «простым и ясным» путем буквального перевода. Он не формально и буквально переводит славянский текст на русский, на свой «пушкинский» язык, ныне давно уже ставший обшенациональным достоянием. Он бережно сохраняет из церковно-славянского оригинала то, что не может быть переведено на русский язык без снижения высокого духовного и стилевого тонуса оригинального текста. Такое чуткое и бережное отношение к житийному тексту весьма показательно и значительно. А для нашей современности весьма полезно и в практическом отношении.
Наглядный пример тому - частые требования применения в церковной практике перевода со славянского на русский язык. Они исходят из «просвещенного сословия» и даже от некоторой части духовенства. А недавно появилась публикация от имени известного деятелю современной российской культуры.
«Евгений Миронов, народный артист России, художественный руководитель театра
Наций, Москва.
Церковь не должна быть музеем.
Как-то я спросил у знакомого священника: «Как быть с тем, что я, да и многие другие, не понимаем язык богослужения?» Батюшка ответил мне, что церковнославянский язык очень важен, что он сохранился во всей своей первозданности только в Церкви. А открыть книжку и выучить незнакомые слова – это, конечно, труд, но труд вполне посильный. Но… признаюсь честно, я не открыл книжку после этого.
Я слышал, что в Москве есть храм, где служба ведется на современном русском языке. Я думаю, это хорошо, потому что дает человеку (особенно молодому, делающему первые шаги в Церкви) возможность понять суть богослужения, а не просто стоять в храме завороженным красотой и мелодичностью. Всегда должен быть выбор.
Что касается миссионерства: я считаю, что разговор с молодежью на ее языке – преступление по отношению к Церкви и вере. Конечно, во всем нужно знать меру, но, без сомнения, быть музеем - намного хуже для Церкви: традиции сохранятся в неприкосновенности, а души многих молодых людей так и останутся за оградой.» [15]
И ранее не раз появлялись упреки и сожаления о том, что Церковь в наши дни пользуется «мертвым языком», который непонятен множеству людей, в особенности, только что переступивших порог храма. Эту «отсталость» должно преодолеть, создав переводы всех богослужебных текстов с церковнославянского на «великий язык Пушкина» (именно так формулировал подобное требование один весьма почтенный и вполне современный священнослужитель). Тогда все проблемы будут решены – все слова понятны и «искусственная» дистанция между современным человеком и святыней сократится.
«Приближение к современности» Богослужения путем перевода литургических текстов на русский язык отнюдь не ново. Еще в 1920-е – 1930-е годы богослужение на русском языке было одним из основных «достижений» обновленческого раскола, сначала имевшего определенные успехи, а потом с треском провалившегося.
Ко многим веским аргументам против каких-либо приспособлений богослужебных текстов к собственной лености ныне должно прибавить и свидетельство самого Пушкина. Опытом своего перевода церковно-славянского житийного текста он словно предупреждает наших современников о том, что его «великий язык» - это язык секулярной, нецерковной, светской культуры. И если, как показывает опыт самого Пушкина, он недостаточен для адекватного перевода житийного текста, то, тем более, недостаточен для переводов текстов богослужебных. Пушкин точно дает понять, что высокий «штиль» в церковно-бытовых текстах может быть соблюден только при условии сохранения необходимых исходных славянизмов. Тем более, литургические тексты, имеющие сакральное содержание, не терпят их вульгариции (граничащей с профанацией) в переводах, которые могут иметь только вспомогательное значение, но не приемлемы в богослужебной практике, поскольку не содержат лексики и фразеологии, адекватной их сакральному содержанию. Только сохраненный в церковном употреблении, славянский язык, истинно церковен (в буквальном значении этого понятия) и пригоден к употреблению в богослужебной практике.
Итак, значение пушкинского перевода житийного текста для наших дней велико. Если народный артист России Миронов, как он сам признается, не внял словам священника о значении славянского языка, то практика Пушкина-переводчика для него, возможно, будет авторитетна. И он, если захочет, приобретет книжечку с параллельными славянским и русским текстами, что поможет ему уразуметь любое сложное для восприятия слово или фразу («Хотеть – значит мочь», - говорил другой великий Александр русской истории – Суворов).
Отметим, что в пушкинскую эпоху еще не существовали русские переводы житийных текстов, и Пушкин был одним из первых создателей, один из основателей этой переводческой практики.
Обратимся к вопросу о датировке пушкинских автографов, связанных с текстами Житий. Две упомянутые выше новейшие публикации в комментариях не содержат никаких аналитических суждений по этому поводу. Единственной профессиональной работой остаются комментарии к публикации 1941 г. Г.М.Прохорова [16]. Сличая образцы бумаги с пушкинскими автографами, Г.М.Прохоров приходит к выводу, что все пушкинские житийные выписки и перевод относятся к 1830 г., чуть ли не к болдинской осени. Возразить можно так. Бумага со знаками 1830 года могла использоваться и позже. Четьи-Минеи в болдинскую осень, скорее всего, поэту были недоступны. А вот быстрого прочтения полного корпуса Четий-Миней во весь тот год в это время быть не могло. Скорее все, общение Пушкина с Житиями святых присходило в 1830 году и позже, а листы с выписками постоянно были при книгах. Конечно, есть свидетельства чтения Пушкиным Четий-Миней и раньше, например, свидетельство Пущина об этих книгах у Пушкина в Михайловском в конце 1825 года. Но от этого времени не осталось следов вдумчивой работы по Житиям, о какой свидетельствуют рассмотренные выше пушкинские автографы.
Но и этим не ограничиваются взаимоотношения Пушкина с Житиями святых.
В III томе Современника 1836 года Пушкин опубликовал свою рецензию на «Словарь о святых, прославленных в российской церкви и о некоторых сподвижниках благочестия местночтимых. 1836 г. СПБ».
Точное название рецензируемой книги: «Словарь о русских святых, прославленных в российской церкви и о некоторых сподвижниках благочестия местночтимых. 1836 г.». Составители словаря - Д.А. Эристов (Эристави) и М.Л. Яковлев. Один из составителей – лицейский товарищ Пушкина Михаил Лукьянович Яковлев (1798 – 1868) был в 1833 – 1840 гг. директором Типографии II отделения собственной Е.И.В. канцелярии, где и отпечатан словарь.
В рецензии Пушкин сравнивает Словарь с предшествующим трудом, называет этот «Опыт Исторического Словаря о всех в истинной православной вере святою жизнию прославившихся святых мужах. 1784» трудом Николая Ивановича Новикова (1744 – 1818), указывает, что в нем было всего 169 имен святых против 363 имен в новом словаре. Правда, Пушкин допускает ошибку, приписывая первый словарь Новикову. Возможно, что в те годы Новиков почитался его составителем. Ныне установлено, что автором «Опыта Исторического словаря…» был С.П.Соковнин [17].
Особое внимание уделено Пушкиным полноте использованного корпуса источников и даже оформлению научного аппарата.
«У Новикова источники изредка указаны внизу самого текста: в нынешнем «Словаре» полный указатель источникам напечатан особо, в два столбца, мелким шрифтом и составляет целый печатный лист». [18]
Но самое интересное в рецензии – оценка Пушкиным труда составителей: «Издатель «Словаря о святых» оказал важную услугу истории. Между тем книга его имеет и общую занимательность: есть люди, не имеющие никакого понятия о житии того св.угодника, чье имя носят от купели до могилы и чью память празднуют ежегодно. Не дозволяя себе никакой укоризны, не можем, по крайней мере, не дивиться крайнему их любопытству». [19]
Итак, словарь о святых» нужен «истории», исторической науке. Много позже В.О.Ключевский, едва ли ни самый авторитетный из русских дореволюционных историков, создаст знаменитую работу «Жития святых как исторический источник», скажет о значении Житий русских святых для истории колонизации русского Севера… Советская историография дала Ключевскому вполне верное определение, как «буржуазного историка». А из изучения пушкинских «житийных» автографов следует, что для Пушкина Жития святых – это, прежде всего, история духовного опыта народа и источник той настоящей житейской мудрости, что способствует формированию личного и корпоративного бытия. В этом источник формирования русского национального сознания. И пиша об «общей занимательности», Пушкин проявил себя «ретроградом», не приемля просвещенное невежество, на которое образованные люди обрекли себя уже в его эпоху, то невежество, что процвело в поколениях их наследников и процветает поныне.
В рецензии от Пушкина досталось и ученой корпорации. Об отсутствии труда в ученых трудах, о стремлении угодить идеологической моде в ущерб истине и объективному знанию Пушкиным сказаны нелицеприятные слова. «…Наши так называемые ученые принуждены заменять существенные достоинства изворотами более или менее удачными: порицанием предшественников, новизною взглядов, приноровлением модных понятий к старым давно известным предметам и пр. Таковые средства (которые, в некотором смысле, можно назвать шарлатанством) не подвигают науки ни на шаг, поселяют жалкий дух сомнения и отрицания в умах незрелых и слабых и печалят людей истинно ученых и здравомыслящих». [20]
Почему Пушкин написал это, начиная свою рецензию Словаря о святых? Полагаем потому, что тема святых и иные церковные, духовные темы уже тогда не почиталась объектом научного познания, изучения. Но как может быть исключена из сферы научного знания церковная часть личного, корпоративного, общественного и государственного исторического бытия, жизнь многих тысяч исторических лиц на протяжении двух тысячелетий исторической жизни обществ, наций, государств? Так тема святых и их Житий становится у Пушкиным поводом для резкого, но справедливого обличения лицемерия научного (или квазинаучного) сообщества.
Наконец, и перевод проложного жития преподобного Саввы Сторожевского, выполненный национальным гением России, и его другие труды по изучению Житий святых создает важные штрихи к портрету самого Пушкина-христианина, чуткого к жизни церковной, к практике Православной Церкви. Отметим, что традиционный образ Пушкина-«бунтаря» и новейший образ Пушкина-«схимника» равно не приемлемы, ибо являются натяжкой, востребованной определенными тенденциозными движениями. Пушкин был, безусловно, человеком исключительно светским, не буквально церковным. Но он был чутким к Церкви, к ее сокровенной жизни и к требованиям этой жизни. Для Церкви он был кающимся грешником, и его покаяние имело самое глубокое и искреннее, благоговейное настроение. В современных светских понятиях его покаяние было «высоко квалифицированным».. Он почитал церковность, может быть, более многих людей, к Церкви близких, формально церковных, но пообвыкших, неспособных к столь чуткому восприятию святыни и благочестия. Пушкин, несмотря на свои сомнения, падения и пороки, сохранял с детства в глубине сердца святыни своего народа, ставшие и его личными святынями. Он является воплощением мирского православия, он в Церкви - мирянин, а в миру художник не специально церковный, но безусловно христианский и, безусловно православный. Более того, в Пушкине и его творчестве восстановлена вся полнота культурного слоя единой христианской цивилизации в начале ее упадка и угасания.
Но как объяснить феномен Пушкина. Он столь консервативен, традиционен, он едва ли не единственный из светских литераторов, кто всерьез занимался изучением Житий. Но у него же множество новаций, открытий, следований «последнему слову» интеллектуальной моды. И он наше все. Почему же в нем вдруг проявилась эта «отсталость»? Это не отсталость. Молодой Мандельштам писал в 1917 году следующее: «Время может идти обратно: весь ход новейшей истории, которая со страшной силой повернула к буддизму и теософии, свидетельствует об этом» [21]. Когда Пушкин писал о научном шарлатанстве в рецензии на «Словарь о святых…» этот поворот начинался, и Пушкин своей рецензией (и в других произведениях) этот поворот культурного общества от христианства констатировал.
Никто лучше, чем Мандельштам не писал, как бы подводя итоги, о христианстве и христианском искусстве и культуре. «Христианство стало в совершенно свободное отношение к искусству, чего до него, ни после него не сумела сделать никакая другая человеческая религия» [22]. Поясняющая мысль Мандельштама позволяет многое в Пушкине и его творениях понять верно, согласовать между собой то, что мы давно уже привыкли воспринимать только в противопоставлении: «Христианское искусство всегда свободно. Это в полном смысле этого слова «искусство для искусства». Никакая необходимость, даже самая высокая, не омрачает его светлой внутренней свободы…». [23]
Пушкину свойственна необычайная цельность творческого духа, обеспечиваемая столь же совершенной полнотой восприятия мира и его явлений. Пушкин восстановил в себе эту полноту, восстановил нарушенный секуляризацией творческого сознания единый контекст миропонимания и созидания, вернулся к опоре на фундаментальные ценности христианской цивилизации. Разрушение этой полноты, отказ от этой опоры привели к декадансу творческих личностей и их творчества. О тех людях, кто несет бремя божественного творческого дара, о тех великих людях, из которых первый Пушкин, у того же Мандельштама, великого христианского поэта-мыслителя, есть очень точные, верные слова: «Христианские художники – как бы вольноотпущенники идеи искупления, а не рабы и не проповедники. Вся наша двухтысячелетняя культура благодаря чудесной милости христианства есть отпущение мира на свободу…» [24]
Тема «Пушкин и Жития святых» весьма широка, она, конечно, неизмеримо многоохватнее и глубже, чем ее отражение в данной скромной работе. Как и тема «Пушкин и христианство», вопросы изучения Пушкиным Житий святых – это благодарная тема для дальнейшего освоения. Автор данной статьи считает свою работу лишь первым, предварительным опытом. Его целью было лишь обозначить направление. Полноценное исследование по этой теме может быть проведено лишь совместными усилиями филолога, специалиста в области древнерусского и церковно-славянского языков, агиографа и пушкиниста, специализирующегося на биографии А.С.Пушкина.
24—29 октября,
27 ноября, 1 декабря 2007 г.
[1] См. Полный Православный богословский энциклопедический словарь. Том II. СПб. б. г. (репринт 1992 г.) Стлб. 2016.
[2] Жители России и постсоветского пространства – тоже европейцы, а не евроазийцы, по их наследию от единой христианской цивилизации, названной А.С.Пушкиным «европейская система».
[3] К слову, в этой серии сейчас представлены такие «замечательные люди», как лжестарец Распутин, головорез Шейх Мансур и т. п. «Лиха беда начало» - гласит пословица. Дождемся в серии ЖЗЛ биографий Гимлера, Геббельса, Джека Потрошителя, Ваньки Каина, знаменитых гангстеров, сектантов вроде Муна, африканских каннибалов и т. п., если будем так развиваться и далее развивать культуру в духе полного имморалитета. Ныне в ЖЗЛ издается биография Арины Родионовны. Соседство бабушки Арины с вышеназванными личностями знаменательно и составляет высокую стадию развитого нравственного плюрализма.
[4] См. Полный Православный богословский энциклопедический словарь. Том I. СПб.. б. г. (репринт 1992 г.) Стлб. 887 - 991.
[5] В выписке из Жития Никиты – описка Пушкина; в подлиннике «Исаакий затворник Печерский» (указано Н.И.Николаевым). См. Пушкин. Т.XVII (дополнительный). Рукою Пушкина. Выписки и записи разного содержания. Официальные документы. Издание 2-е переработанное. М.1997. С.552.
[6]
…Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.
Я лил потоки слез нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей…(1830)
[7] Минеи-Четии или Четьи-Минеи – собрание житий святых, подобранных по дням их памяти в последовательности церковного календаря от сентября по август включительно. Наибольшее распространение получили Четии-Минеи Св. Димитрия митрополита Ростовского (1651 – 1709), созданные в конце XVII века на основе Миней-Четиих Св. Макария митрополита Московского (первая половина XVI в.), греческих источников и, отчасти, Acta Sanctorum, собранных иезуитом Болландом и его последователями болландистами (XVI – XVII вв.). Эти жития были полностью сверены Св. Димитрием Ростовским, трудившимся над ними всю жизнь. Они стали основными, принятыми в Русской Православной Церкви, выдержав множество изданий. Ими и пользовался А.С.Пушкин.
[8] По сведениям, приведенным в Пушкин. Т.XVII (дополнительный). Рукою Пушкина. Выписки и записи разного содержания. Официальные документы. Издание 2-е переработанное. М.1997. С.552.
[9] Новый автограф Пушкина. Комментарий Г.Прохорова. // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. М.-Л. Изд-во АН СССР. 1941. Вып. 6. C. 36- 38
[10] От μεταφράξειν - пересказывать, перелагать.
[11] Текст перевода приводится по изданию: Пушкин. Том семнадцатый (дополнительный). Рукою Пушкина. Выписки и записи разного содержания, официальные документы. Издание 2-е, переработанное. М. 1997. С. 87 – 88. Рукопись: ИРЛИ РАН «Пушкинский Дом» № 1620. Впервые текст напечатан в Собрании сочинений и писем А.С.Пушкина. Под редакцией О.П.Морозова. СПб 1904, т. 6. С.438, позднее печатался еще в двух изданиях. Затем в собрания сочинений Пушкина текст не включался, не включался и в 1-е изд. «Рукою Пушкина».
[12] Пролог – церковно-учительный сборник византийского происхождения, первый известный русский список которого восходит к XII в. , но происхождение переводов с греч. еще более раннее. В Пролог входили краткие жития святых, а также поучения и поучительные краткие повести и рассказы, в основном, из житий. Составлен Пролог по дням памяти святых в последовательности церковного года от сентября по август. В древности пролог последовательно пополнялся новыми поучениями и житиями русских святых. Первый печатный Пролог появился в Москве в 1641 г. Он был основан на Четиях-Минеях Св. Макария митрополита Московского (XVI в.) и значительно отличался от ранних рукописных Прологов, имеющих большую византийскую основу, к тому же был пополнен сведениями и поучениями из Патериков. Пролог неоднократно издавался в XVII и XVIII вв., широко использовался и в пушкинскую эпоху. Современное издание Пролога является повторением издания 1895 г. и содержит текст краткого житийного рассказа о преставлении преп. Саввы Сторожевского , идентичный тому тексту, переводом которого занимался Пушкин.
[13] Листов В.С. Вокруг пушкинского отрывка «На тихих берегах Москвы». Болдинские чтения. Горький. 1980. С.164 – 174.
[14] И.Ю. Юрьева «Пушкин и христианство». М.1998. С. 185.
[15] Журнал «Фома» 2007. № 10(54). С. 7.
[16] Новый автограф Пушкина. Комментарий Г. Прохорова. // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941. Вып. 6. C. 38.
[17] [Соковнин С. П.]. Опыт Исторического Словаря о всех в истинной православной грекороссийской вере Святою, непорочною жизнию праславившихся Святых Мужах. М.: в вольной Типографии И. Лопухина, 1784. XXVI, 251с.
[18] А.С.Пушкин. ПСС. Т.VII. М.-Л. 1949 С. 447.
[19] Там же. С.447.
[20] А.С.Пушкин. ПСС. Т.VII. М.-Л. 1949 С. 446.
[21] О.Э. Мандельштам. Скрябин и Христианство (1917 г.) / Собрание сочинений. Т. I. М. 1993. С.201.
[22] Там же. С.203.
[23] Там же. С.202.
[24] Там же. С.203.
