Мое сообщение представляет собой, собственно, обзор материалов, извлеченных мною в течение минувшего года, в основном, из петербургских архивов. Правда, иногда эти материалы, оставаясь в пределах указанных в названии временных рамок, выходят несколько за пределы сформулированной темы, а иногда, соответствуя теме, выходят несколько за пределы указанных лет. Естественно, речь будет идти не только об архивных материалах.
Напомню некоторые стандартные процедуры прохождения рукописей через тогдашнюю цензуру.
Рукопись, предназначавшаяся для печати, доставлялась в цензурный комитет (я, в основном, буду говорить о Санктпетербургском цензурном комитете). Там она фиксировалась в «Реестре рукописей и печатных книг» (печатные книги доставлялись в случае их переиздания). Рукопись получала номер; в соответствующие графы заносились (читаю заголовки граф): «Дата вступления», «Заглавие книги или рукописи, имя сочинителя, переводчика или издателя, если оно известно» (то есть рукопись могла быть и анонимной), «Число страниц», «От кого представлена» (эта графа заполнялась обязательно, то есть автор мог оставаться неизвестным, но должно было быть точно известно, кто доставил рукопись в цензурный комитет). Затем, по мере прохождения рукописи, заполнялись графы: «Когда отдана цензору», «Время одобрения или неодобрения», «Имя цензора», «Время обратной выдачи» и «Расписка получившего».
Иногда, авторы, желая, чтобы рукопись попала к знакомому цензору, передавали ее непосредственно ему, но цензор, все равно, должен был записать рукопись в реестр.
Например, в реестре 1835 года, под № 12 была записана поступившая 8 января «Рукопись: Петръ Басмановъ трагедiя въ пяти дѣйствiяхъ соч. Барона Розена» на 176 страницах (РГИА. Ф. 777. Оп. 27. Д. 199. Л. 2 об.). Поступила она «Отъ сочинителя». Если верить реестру, то в тот же день рукопись была передана цензору Александру Васильевичу Никитенко и в тот же день была им одобрена, а на следующий день, 9 января, уже была «отдана по запискѣ Г.<осподина> Б.<арона> Розена», т. е., вероятно, Розен прислал за ней своего человека (там же. Л. 4). Конечно, вряд ли Никитенко так срочно, в один день, прочитал трагедию Розена. Скорее всего, Розен доставил трагедию лично ему раньше, а 8 января Никитенко, явившись на заседание цензурного комитета (которое, действительно, состоялось в этот день), зарегистрировал уже процензурованную им рукопись и там же ее и оставил, о чем предупредил Розена, и тот на следующий день прислал за ней своего человека.
15 января под № 22 была записана «Рукопись: Поэмы и повѣсти А. Пушкина. Ч. первая» (259 страниц), а под № 23 – «тожъ часть вторая» (205 страниц) (там же. Л. 2 об.). Обе части были доставлены «Отъ Г.<осподина> Смирдина» и в тот же день, якобы, были переданы тому же цензору Никитенко. Можно предположить, что и эту рукопись Никитенко получил от Смирдина раньше, а 15 января (в день следующего заседания комитета) зарегистрировал ее. Со Смирдиным у Никитенко были постоянные контакты, так как он являлся цензором издаваемого Смирдиным журнала «Библиотека для чтения». Рукопись пушкинских поэм и повестей была одобрена им через неделю, 22 января, и в тот же день ее «получилъ А. Смирдинъ» (там же. Л. 4).
По-другому цензуровались материалы, предназначавшиеся для периодических изданий.
Каждое периодическое издание было закреплено за определенным цензором. Например, как я сказал, «Библиотеку для чтения» цензуровал А. В. Никитенко, а цензором пушкинского «Современника» был назначен Александр Лукич Крылов. Материалы, предназначавшиеся в журнал, передавались непосредственно цензору и в реестре цензурного комитета не фиксировались.
В том случае (и при цензуровании рукописи отдельного издания, и при цензуровании какого-то материала, предназначенного в периодическое издание), если цензор сомневался в том, может ли он одобрить или запретить тот или иной материал в целом или какие-то фрагменты из него, он выносил это на обсуждение цензурного комитета, который или принимал определенное решение, или (в случае, чаще всего, сложных политических нюансов) направлял соответствующий запрос уже в Главное управление цензуры.
Председателем Главного управления цензуры был, по положению, Министр народного просвещения, то есть в интересующее нас время – Сергей Семенович Уваров, а председателем Санктпетербургского цензурного комитета, также по положению, был Попечитель Санктпетербургского учебного округа (он же – попечитель Санктпетербургского университета) – князь Михаил Александрович Дондуков-Корсаков.
Итак, перейдем к содержательной части.
Начало 1835 года ознаменовалось выходом в свет «Истории Пугачевского бунта», вызвавшей неоднозначную реакцию как в печати, так и в обществе.
Характерны давно опубликованные записи из дневника М. П. Погодина: 8 января – «Проч.<ел> Пугач.<ева> – Занимательная повесть. Простоты образец» (Пушкин и его современники. 1916.Вып. 23 – 24. С. 120), и 11 января – «Ругают Пуш.<кина> за Пугачева» (там же).
И известна запись в дневнике Пушкина, сделанная в середине февраля 1835 г.:
«В публике очень бранят моего Пугачева, а что хуже – не покупают. Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дундуков <упомянутый князь М. А. Дондуков-Корсаков> (дурак и бардаш) преследует меня своим ценсурным комитетом. Он не соглашается, чтоб я печатал свои сочинения с одного согласия государя. Царь любит, да псарь не любит. <…> Ценсура не пропустила следующие стихи в сказке моей о золотом петушке:
Царствуй, лежа на боку
Сказка ложь, да в ней намек,
Добрым молодцам урок» (XII, 337).
Заметим, что уже к февралю сказка Пушкина побывала в цензуре, хотя напечатана она будет только в апрельском номере «Библиотеки для чтения».
Что за всем этим стоит? Полностью картину раскрыть не удается, но отдельные ее любопытные части все-таки оказываются доступными.
23 ноября предыдущего (1834) года Пушкин писал графу А. Х. Бенкендорфу: «Книгопродавец Смирдин хочет издать в одну книгу мои уже напечатанные стихи; я осмелился их препроводить в канцелярию его превосходительства А. Н. Мордвинова, по предписанному пред сим порядку» (XV, 201). 4 декабря ему направляется ответ: «III-е Отделение собственной его императорского величества канцелярии честь имеет возвратить Вам рассмотренную по приказанию его сиятельства графа Бенкендорфа рукопись четвертой части Ваших стихотворений» (XV, 202).
Как известно, с осени 1826 г. царь вызвался быть личным цензором поэта.
С одной стороны, это позволило Пушкину не зависеть от общей цензуры и иногда печатать вещи, которые общая цензура не готова была пропустить. В частности, учитывая приведенное Пушкиным в дневнике мнение Уварова, можно не сомневаться, что общая цензура ни за что не позволила бы напечатать «Историю Пугачевского бунта». На таких книгах вместо цензурного разрешения значилось: «С дозволения правительства».
С другой стороны, Пушкин не считал возможным и нужным с каждым стихотворением, назначенным для печати в каком-нибудь журнале, обращаться за разрешением к царю, полагаясь в таких случаях на общую цензуру. Так были, в частности, напечатаны практически все его вещи в «Библиотеке для чтения» в 1834 и 1835 годах.
Как мы уже видели из приведенной ранее записи в реестре Санктпетербургского цензурного комитета, «Поэмы и повести» Пушкина в двух частях также шли через общую цензуру. Это представляется естественным, так как речь шла о повторном издании уже напечатанных ранее (и, следовательно, уже прошедших цензуру) вещей.
Но почему же тогда четвертую часть своих стихотворений, которая будет издаваться тем же самым А. Ф. Смирдиным, что и «Поэмы и повести», Пушкин считает нужным направить в ІІІ Отделение? При этом он сам отмечает, что направляет им «уже напечатанные стихи». Конечно, он понимает, что уже напечатанные стихи царю передавать не будут, но ему зачем-то нужно получить разрешение ІІІ Отделения, чтобы напечатать их в обход общей цензуры. Заметим, что предыдущая, третья, часть «Стихотворений», напечатанная в 1832 г., проходила общую цензуру, тогда как первая и вторая части в 1829 г. вышли еще «С дозволения правительства», так что Пушкин мог сослаться при необходимости на тот или другой прецедент.
Посмотрим на состав четвертой части «Стихотворений». Почти всё, вошедшее в эту часть, действительно можно найти в «Библиотеке для чтения». Но есть одно небольшое «но». Дело в том, что составляющие более половины объема этой части «Песни западных славян», «Сказка о золотом петушке» и «Сказка о рыбаке и рыбке» появятся только в январском, мартовском, апрельском и майском номерах журнала за 1835 г., а Пушкин 23 ноября 1834 г. называет их уже напечатанными.
Можно не сомневаться, что к этому дню все эти произведения уже были переданы в смирдинский журнал. Весьма вероятно, что они были уже и процензурованы и распределены по готовящимся номерам журнала. И, без сомнения, со Смирдиным было договорено, что после опубликования пушкинских произведений в журнале, их можно будет включить в четвертую часть «Стихотворений», которую будет издавать тот же Смирдин. Если эти вещи были уже процензурованы, то Пушкину уже было известно, что в «Сказке о золотом петушке» выпущены строки, которые он упомянет через два месяца в своем дневнике. Надо думать, что в ІІІ Отделение он направил «Сказку о золотом петушке» в первоначальном виде и благополучно в том же виде получил ее обратно, надеясь, таким образом, при издании «Стихотворений» эти строки восстановить.
Но, вероятно, тут-то, как говорится, «нашла коса на камень».
С. С. Уваров давно был недоволен тем, что Пушкин выскальзывает из-под его цензурной опеки. Издание «Истории Пугачевского бунта», похоже, только «подлило масла в огонь». Конечно, пойти против личного разрешения царя Уваров не мог, но разрешение ІІІ Отделения – это все-таки не царское слово. Уваров и Бенкендорф давно уже боролись за сферы влияния.
Узнал ли Уваров как-то о прохождении пушкинской четвертой части «Стихотворений» через ІІІ Отделение или это просто совпало по времени, но 16 января 1835 г. из Главного управления цензуры за подписью С. С. Уварова председателю Санктпетербургского цензурного комитета князю Дондукову-Корсакову направляется отношение № 17:
«Покорнѣйше прошу Ваше Сіятельство предложить Цензорамъ С.Петербургскаго Цензурнаго Комитета, чтобъ въ случаѣ, когда поступили бы къ нимъ рукописи или книги, съ дозволительными къ печатанію оныхъ подписями иныхъ Цензоровъ, кромѣ Членовъ Цензурныхъ Комитетовъ Министерства просвѣщенія, они , не выдавая билета на выпускъ сихъ изданій, препровождали оныя въ Канцелярію Главнаго Управленія Цензуры съ рапортами, для представленія мнѣ» (РГИА. Ф. 777. Оп. 1. Д. 1254. Л. 1).
18 января распоряжение поступает в цензурный комитет (РГИА. Ф. 777. Оп. 1. Д. 1254. Л. 1), а 22 января заслушивается на заседании комитета и принимается, как записано в журнале, «къ надлежащему въ потребномъ случаѣ исполненію» (там же. Л. 2).
В это время (согласно упомянутой записи в реестре) на рассмотрении у цензора А. В. Никитенко уже находятся «Поэмы и повести Пушкина». Не исключено, что Смирдин отдал ему уже и четвертую часть «Стихотворений», с тем, чтобы Никитенко передал ее в печать, когда все пушкинские произведения, предназначенные для журнала, будут в нем напечатаны.
Судя по последующему августовскому обращению Пушкина в Главное управление цензуры, он пытался в «Анджело», печатаемом во второй части «Поэм и повестей», восстановить строки, исключенные цензурой (а точнее – самим С. С. Уваровым) в 1834 г. А. В. Никитенко, цензуровавший тогда «Анджело», естественно, не мог не заметить восстановленных строк и, естественно, не мог их пропустить и в этот раз. 22 января он дал цензурное разрешение на «Поэмы и повести», конечно, с исключенными из «Анджело» строками.
А. В. Никитенко, надо думать, в это время был особенно внимателен, пережив за месяц до этого арест по распоряжению Николая І за цензурные упущения.
Вероятно, заметил он и сохраненные Пушкиным строки в «Сказке о золотом петушке» в рукописи четвертой части «Стихотворений», но тут сложность состояла в том, что сказка была пропущена ІІІ-м Отделением.
Тут-то распоряжение С. С. Уварова и оказалось очень своевременным. Возможно, сразу после заседания 22 января, узнав о распоряжении Уварова, Никитенко, адресуется к председателю цензурного комитета князю М. А. Дондукову-Корсакову, а тот лично обращается к Уварову (что практиковалось им неоднократно). Можно полагать, что Дондуков-Корсаков передает на рассмотрение Уварова и «Сказку о золотом петушке», и, на всякий случай, и «Анджело».
Предположение о том, что одним из переданных Уварову стихотворений был «Анджело», высказал в свое время В. Э. Вацуро (Вацуро В. Э., Гиллельсон М. И. Сквозь умственные плотины. – М.: Книга, 1986. С. 189). Полагаю, что вторым стихотворением была «Сказка о золотом петушке».
В характере ответа Уварова можно было не сомневаться. 24 января из Главного управления цензуры за подписью Уварова М. А. Дондукову-Корсакову направляется отношение:
«Возвращая при сем представленные Вашим Сиятельством два Стихотворения А. Пушкина, покорнейше прошу предложить Цензуре, не стесняясь написанным на сих Стихотворениях дозволением к печатанию, сличить оные с тем, как они были уже однажды напечатаны, и одобрить оные ныне в том же виде, в каком сии пиесы были дозволены в первый раз» (А. С. Пушкин. Документы к биографии: 1830 – 1837. – СПб, 2010. С. 499).
25 января это отношение поступает в цензурный комитет (РГИА. Ф. 777. Оп. 27. Д. 381. Л. 8 об.). Дондуков-Корсаков немедленно передает это распоряжение Никитенко, а в журнале заседания Санктпетербургского цензурного комитета 29 января будет записано:
«Слушали: <…> Предписание Г. Министра Народного Просвещения от 24 Генваря за № 29-м, коим он, возвращая представленные Его Сиятельством Г. Попечителем два стихотворения А. Пушкина, предлагает Цензуре, не стесняясь написанным на сих стихотворениях дозволением к печатанию, сличить оные с тем, как они были уже однажды напечатаны, и одобрить оные ныне в том же виде, в каком сии пиэсы были дозволены в первый раз. При сем Его Сиятельство Г.Попечитель объявил Комитету, что он поручил разсмотреть стихотворения сии Г. Цензору Никитенке. Определено: принять к сведению» (А. С. Пушкин. Документы к биографии: 1830 – 1837. – СПб, 2010. С. 503).
В упомянутом уже августовском обращении в Главное управление цензуры Пушкин напишет, что «г. попечитель С.<анкт>-П.<етер> Б.<ургского> учебного округа изустно объявил мне, что не может более позволить мне печатать моих сочинений, как доселе они печатались, т. е. с надписью чиновника собственной его величества канцелярии» (XVI, 230). Очевидно, это объявление Дондуков-Корсаков сделал Пушкину тогда же, в конце января.
В результате и «Анджело», и «Сказка о золотом петушке» были напечатаны с цензурными изъятиями.
Примерно в это же время начинается другая цензурная история, которая в 1836 г. доставит Пушкину немало неприятных минут, хотя она касается и не его произведения. Речь пойдет о пресловутой «Вастоле», которая выйдет в свет в декабре 1835 г. и на обложке которой будет напечатано: «Издал А. Пушкин», а на титуле: «Изд. А. Пушкиным».
К этому времени Пушкин, явно, уже разорвал все отношения с «Библиотекой для чтения». Последнее его произведение, напечатанное там – «Сказка о рыбаке и рыбке» – была напечатана в майской книжке журнала, но была передана в журнал Смирдина, как я уже упоминал, еще в конце 1834 г. С чем конкретно был связан этот разрыв, неизвестно, но редактор «Библиотеки для чтения» О. И. Сенковский не преминул воспользоваться предоставившейся возможностью уколоть Пушкина. Дело в том, что за год до этого на титуле книги собственных повестей Пушкина было напечатано: «Повести изданные Александром Пушкиным».
Пользуясь возникшей двусмысленностью понятия «издал Пушкин», Сенковский в первой же, январской, книжке «Библиотеки для чтения» за 1836 г., написал:
«– Важное событіе! А. С. Пушкинъ издалъ новую поэму, – подъ заглавіемъ “Вастола, или Желанія сердца, повесть Виланда”. Мы еще ея не читали, и даже не могли достать, но, говорятъ, что стихъ ея удивителенъ. Кто не порадуется появленію новой поэмы Пушкина? Истекшій годъ заключился общимъ восклицаніемъ: Пушкинъ воскресъ!»
Узнав же о намерении Пушкина издавать в 1836 г. свой журнал и видя в нем конкурента, Сенковский во второй книжке «Библиотеки» разразился уже большой статьей, продолжая издевательски доказывать, что автором «Вастолы» является Пушкин. В полемику с ним вступили московские журналы. Пушкин вынужден сам был в первом же томе «Современника» ответить на этот выпад. Все это обсуждалось в обществе, сильно досаждая Пушкину, и чуть не привело к его дуэли с С. С. Хлюстиным в феврале 1836 г.
Что же это была за «Вастола» и какое отношение имел к ней Пушкин?
Общепринятая версия издания «Вастолы» изложена Н. П. Смирновым-Сокольским в его книге «Рассказы о прижизненных изданиях Пушкина» (Н. П. Смирнов-Сокольский. Рассказы о прижизненных изданиях Пушкина. – М., 1962. С. 421 – 422). Правда, он допускает одну очень странную ошибку, о которой я в своем месте скажу, но на общий смысл истории она влияния не оказывает.
Передам с сокращениями рассказ Смирнова-Сокольского:
«Историю этой книги следует начать с того, что примерно за год до ее выхода в свет, к Пушкину обратился шестидесятилетний писатель, бывший когда-то одним из служащих Царскосельского лицея, Ефим Петрович Люценко. Обратился он с просьбой напечатать в журнале “Современник” сделанный им перевод поэмы немецкого писателя Виланда “Вастола”».
Тут я вынужден прервать рассказ Смирнова-Сокольского, так как, конечно, о просьбе напечатать что-нибудь в «Современнике» в начале 1835 года речи быть не могло, так как «Современника» еще и в замысле не было. Эта ошибка тем более странна, что семнадцатью страницами далее Смирнов-Сокольский сам рассказывает о том, как в декабре 1835 г. Пушкин только подал просьбу об издании журнала. Но по сути на дальнейший рассказ эта ошибка не влияет, и я продолжу цитировать рассказ Смирнова-Сокольского.
«Люценко был весьма трудолюбивым, но мало талантливым писателем и переводчиком <…>
Слог у писателя Люценко был тяжелым, типичным для XVIII века, и именно таким слогом он перевел “Вастолу” Виланда, принадлежащую к тому же не к числу лучших произведений немецкого поэта.
<…> Но Пушкин был отзывчивым и добрым человеком. <…>
Вот и теперь, желая как-то помочь престарелому переводчику, поэт познакомил его со Смирдиным, надеясь, что тот издаст “Вастолу” отдельной книжкой.
У Смирдина дела шли неважно, и он предложил Люценко самому оплатить расходы по изданию. Денег у Люценко не было, и он вновь обратился к Пушкину.
Сохранилось письмо поэта к переводчику <от 19 августа 1835 г.> такого содержания: “Смирдин не сдержал своего слова; полагаю, в самом деле обстоятельства его запутаны. Печатание вашей поэмы не может стоить 1500 рублей; он ошибается. Отъезд мой в деревню мешает мне взяться самому за это дело. Сейчас писал я барону Корфу, прося его походатайствовать за вас, как за лицеиста. Надеюсь, что с своей стороны сделает он всё возможное”.
Очевидно, барон Корф ничем не мог помочь Люценко, и Пушкину пришлось самому взяться за эту тяжкую комиссию.
Нашлись книгопродавцы, согласившиеся купить весь тираж книги, при непременном условии, что на ней будет напечатано “Издал А. Пушкин”.
Не подумав о последствиях, Пушкин согласился, и книга вышла в свет без имени переводчика, но с именем Пушкина, как издателя».
Такова история «Вастолы» в изложении Н. П. Смирнова-Сокольского.
Теперь в этот рассказ можно внести некоторые уточнения.
Действительно, в начале 1835 г., скорее всего – в первой половине февраля, состоялись переговоры Люценко, Пушкина и Смирдина, но, оказывается, уже Смирдин тогда поставил условием наличие имени Пушкина на книге.
Всё в том же, неоднократно упоминавшемся, реестре Санктпетербургского цензурного комитета 18 февраля за № 78 была записана «Рукопись: Вастола, или Желанiя Повесть въ стихахъ соч. Виланда изд. А. Пушкинымъ» на 62 страницах, представленная «От Г.<осподина> Смирдина». На следующий день она была передана цензору Павлу Ивановичу Гаевскому, который продержит эти 62 страницы три недели (РГИА. Ф. 777. Оп. 27. Д. 199. Л. 9 об. – 10).
У Гаевского возникли сомнения относительно ряда мест в «Вастоле» (во всяком случае, в переводе Люценко), и Павел Иванович счел необходимым вынести их на решение цензурного комитета. Журнал заседания комитета сохранился, и мы имеем возможность, с одной стороны, узнать, какие же сомнения могла вызвать эта поэма, а с другой стороны, приводимые в журнале отрывки из поэмы могут дать представление о стихах, которые Сенковский издевательски приписывал Пушкину.
«Журналъ Засѣданiя С.петербургскаго Цензурнаго Комитета 5го Марта 1835 г.
Господинъ Предсѣдатель Комитета, Попечитель С.петербургскаго Учебнаго Округа, Князь Михаилъ Александровичь Дондуковъ Карсаковъ.
Статскій Совѣтникъ Францъ Францевичь Шармуа.
Коллежскiй Совѣтникъ Павелъ Ивановичь Гаевскiй.
Ординарный Профессоръ Александръ Лукичь Крыловъ.
Экстра-ординарный Профессоръ Александръ Васильевичь Никитенко.
Коллежскій Ассесоръ Петръ Александровичь Карсаковъ.
Не присутствовалъ за болѣзнію Надворный Совѣтникъ Василій Николаевичь Семеновъ.
4.) Представленныя Г. Цензоромъ Коллежскимъ Совѣтникомъ Гаевскимъ нѣкоторыя мѣста на разрѣшеніе Комитета изъ переводной повѣсти Виланда: Вастола или желанія, а именно:
1 Описаніе беременности Царевны Вастолы, которая по одному только словесному желанію мужика Перфонтія родитъ двойни. Переводчикъ говоритъ:
Комитетъ, допустивъ описаніе беременности, положилъ исключить последнее четырестишіе.
2.) Далѣе, говоря о причинѣ беременности Царевны Вастолы, переводчикъ объясняет мысли ученыхъ о семъ предметѣ:
Таковое объясненіе Комитетъ призналъ подлежащим исключенію.
3.) Король, Отецъ Вастолы, соглашаясь дать балъ мѣщанамъ, говорит своему Сенешалу:
5.) Изъ 3 части слѣдующее мѣсто допущено къ напечатанію:
(РГИА. Ф. 777. Оп. 27. Д. 28. Л. 20 – 21 об.).
Через неделю после этого заседания, 12 марта, П. И. Гаевский, наконец, подписал цензурное разрешение, но Смирдин, явно, не спешил забирать рукопись, и она была, как записано в реестре, «Отослана с Ильиным к Смирдину» только 22 марта (РГИА. Ф. 777. Оп. 27. Д. 199. Л. 10).
Похоже, что Смирдин, действительно, потом отказался от издания «Вастолы», и дальнейший рассказ Смирнова-Сокольского справедлив, за тем только исключением, что имя Пушкина не возникло на титуле книги на этапе, когда он сам включился в ее издание, а присутствовало с самого начала.
Возможно, Пушкин прибегнет к помощи князя П. А. Вяземского, так как «Вастола», в конце концов, будет напечатана в типографии Департамента внешней торговли Министерства финансов, а вице-директором названного департамента был князь, и типография находилась именно в его ведении.
Что 19 сентября в газете «Северная пчела», № 210, в разделе «Смесь», появится заметка: «Скоро выйдетъ изъ печати стихотворный переводъ Виландовой Повѣсти: Вастола. Изданіе чрезвычайно изящно. Этотъ трудъ заслуживает вниманіе».
Что 10 декабря П. И. Гаевский подпишет билет на выпуск книги в свет (РГИА. Ф. 777. Оп. 27. Д. 267. Л. 62 об).
И что книгопродавцем, согласившимся издать «Вастолу», станет Александр Ѳеофанович Фариков, который 24 декабря в газете «Северная пчела», № 293, поместит первое объявление о книге:
«Въ книжной лавкѣ комиссіонера Императорской Медико-Хирургической Академіи, А. Ѳ. Фарикова, въ Гостиномъ Дворѣ, по Суконной линіи, № 13 поступила въ продажу на дняхъ вышедшая книга: Вастола, или желаніе. Повѣсть въ стихахъ, соч. Виланда, въ трехъ частяхъ, изд. А. С. Пушкинымъ. Ц. 6 руб. асс., съ пересылкою 7 р.»
Теперь – сюжет, имеющий к цензуре отношение, но только в некоторой своей части.
23 февраля в Петербург дилижансом из Москвы прибыли, как было сказано в газетах, «тамошн.<его> Университета Ординарн.<ые> Профессоры Погодин и Перевощиков» (Intelligenzblatt der St. Peterburgischen Zeitung. 1835. 27 Feb./11 Marz. № 47 –здесь Погодин указан среди приехавших 23 февраля; Прибавление к СПб. вед. 1835. 27 фев. № 47 – здесь Погодин и Перевощиков значатся среди приехавших из Москвы с 21 по 23 февраля).
Михаил Петрович Погодин, как известно, был профессором истории, а Дмитрий Матвеевич Перевощиков – профессором математики. О Перевощикове я говорю потому, что он будет далее упоминаться, да к тому же он имеет формальное отношение и к нашей теме, так как в июне этого же года будет назначен цензором Московского цензурного комитета.
Но в основном речь пойдет о Погодине.
Михаил Петрович приехал в Петербург, чтобы получить от Министра народного просвещения, то есть от С. С. Уварова, утверждение подготовленного им (Погодиным) курса русской истории в качестве учебного пособия для училищ, а также, чтобы пожаловаться на московских цензоров и передать в Санктпетербургский цензурный комитет и это учебное пособие, и драматическое произведение «История в лицах о Димитрии Самозванце», посвященное, между прочим, Пушкину.
Дело в том, что с Московским цензурным комитетом у Погодина были сложные отношения. В московский комитет входили историки, профессора Московского университета, Михаил Трофимович Каченовский и Иван Михайлович Снегирев, с которыми у Погодина были принципиальные расхождения во взглядах на русскую историю и на историю вообще. Да и не только Погодин, а многие московские литераторы считали, что московские цензоры излишне придирчивы и часто не пропускают то, что может быть пропущено их петербургскими коллегами.
Погодин написал Гоголю о своем предстоящем приезде, и тот предложил Погодину остановиться у него, предупредив, однако: «Я живу теперь в тесноте <…>. Но если тебе не покажется беспокойным чердак мой, то авось как-нибудь поместимся» (Переписка Н. В. Гоголя. М., 1988. Т. 1. С. 355).
Погодин уезжал в Петербург, впервые расставаясь на несколько недель с женой Елизаветой Васильевной после их свадьбы летом 1833 г. Поэтому он регулярно с дороги и из Петербурга писал ей подробные письма. В рукописном отделе Пушкинского дома, в фонде М. П. Погодина, хранятся копии этих писем, сделанные с оригиналов. На бумажной обложке, в которую вложены сшитые листы копий, переписчик написал: «Письма (копіи) Мих. Петр. и Елиз. Вас. Погодиныхъ. 1835 – 1843 г.», а на обороте этой обложки: «Списанныя письма мною Михаила Петровича Погодина къ “женѣ” и “миленькимъ”. Тут же нѣсколько писемъ Елизаветы Васильевны» (РО ИРЛИ. Ф. 26. Ед. хр. 16. Л. 139). Между прочим, большой массив копий переписки Погодина (наряду с оригиналами) хранится и в его московском фонде, в отделе рукописей РГБ.
Письма Погодина к жене представляют и историко-литературный, и бытовой интерес, но, насколько я могу судить, опубликованы не были.
Поэтому я позволю себе зачитать фрагменты из них, давая в необходимых местах комментарии.
«1835 годъ 20 Февраля
Письмо съ дороги
Сейчас (10 ч. утра) пріехали мы въ Тверь. А ты встала ли? Встала и грустишь, что нѣтъ меня. Ну дай же твою ручку, я поцѣлую. <…> Какъ провѣла вчера день?<…> Былъ ли у тебя Мих. Сем: Щеп. Онъ извѣстіенъ что мы доѣхали благополучно до Петровскаго. Такъ разтрясло насъ, что ты представить себѣ не можешь. Голова кругом, сидишь теперь на мѣстѣ, а все кажется ѣдишь. Дорога отъ Черн. Грязи пренесносная, ухабъ за ухабомъ, бакалдина за бакалдиной, и того гляди, что дилижансъ на бокъ. <…>[л. 1/л. 1 об.]<…> – Пріехали на станцію, – я думалъ, что ничего не буду ѣсть; а захотелось и я отправилъ катлетку и рябчика, и чувствовалъ себя хорошо. – <…> [л. 1 об./л. 2] <…> Въ Подсолнечной принялись за чай. <…> Въ Клину не выходили, а выпили по стаканчику мадеры. Спать и кое-какъ не спали не бодрствовали…. Но зовутъ въ дилижансъ. – Цѣлую.
Февр. 23
Душка моя Лизочка, здравствуй милочка.
Наконец пріѣхали мы въ Петерб. Здоровы и благополучны. Сейчасъ идемъ въ баню, а оттуда я къ Гоголю. – Я передумалъ и хочу дня четыре остаться и работать въ гостиницѣ, ибо боюсь чтобъ у Гоголя не помѣшали; а здесь нумеръ пока преуединенный. – <…> [л. 2 об./л. 3] <…>.
1835 года 25 Фев.
Милушка моя Лизочка, здравствуй!
Мы пріѣхали въ субботу [л. 3/л. 3 об.] в пять часовъ утра. Я выспался, написалъ письмо къ тебѣ и отправился къ Гоголю, – засталъ его за корректурой. – Квартирка у него маленькая, – и я увиделъ, что теперь жить у него и писать неудобно, слѣдовательно мое намереніе остаться у себя утвердилось. Да – я позабылъ тебѣ сказать, что выспавшись, съ ходилъ въ баню. Отъ Гоголя заѣхалъ взглянуть издали на Колонну <имеется в виду открытая в августе предыдущего года Александровская колонна на Дворцовой площади>– Не произвела никакого впечатленія, даже непріятное: Это большая, длинная палка съ набалдашникомъ. Я думаю оттого, что пьедесталъ слишкомъ малъ, и она кажется воткнутою въ землю. Впрочемъ я смотрелъ только издали, и спѣшилъ домой, чтобъ меня не увидалъ никто. – У Гоголя я взялъ коллекцію портретовъ, выходящихъ въ Англии – превосходные. Пересмотрелъ ихъ дома – Какъ мы будемъ въ Англіи, то непременно купимъ. –
24 Воскр. – Все домосѣдничаю – читалъ и писалъ. Перев.<ощиков> видѣлъ картину Брюлова <“Последний день Помпеи”> и пришелъ безъ памяти отъ удивленія. <…>
25. Пондѣльникъ. Всталъ въ 8мь. <…> Теперь ІІ часа, письмо пора отдать на почту, которая въ нашемъ домѣ. Завтра я располагаю ѣхать къ Министру.
1835. 26 Февр. <ошибка – должно быть 27 февраля; далее ошибки в датах у Погодина умножатся>–
<…> Разскажу наскоро. Въ понедѣльникъ сиделъ дома хотел переписать заготовленное. <…> – Во Вторникъ былъ у Министра очень долго поутру и не написалъ письма къ тебѣ. Министръ принялъ меня очень, очень хорошо. Русская Исторія моя теперь принимается въ наши Училища. Долго толковали о планѣ для втораго изданія. Касательно цензуры онъ отдалъ мнѣ совершенную справѣдливость: никакихъ затрудненій не будетъ. Поручилъ напи [л. 5/л. 5 об.] сать записку о планѣ <курса русской истории> для Государя Императора. <…> – Зашелъ къ Гоголю. <Вернулся домой>, а вечеромъ съ 12 до 3 Гоголь читалъ свою комедію, подъ заглавіемъ: “Комедия” и другую “Женихи”. Онъ уморилъ насъ со смеху. <…>
[л.5 об./л. 6] <…> Былъ еще вчера у Одоевскаго. <…>.
Вчера т. е. Четвергъ 28. Все утро съ 7ми ч. до 11 переписывалъ я Русскую Исторію. Въ 11ть къ здѣшнему попечителю, князю Дондукову-Корсакову для цензуры. Онъ принялъ меня наилюбезнѣйшимъ образомъ и обѣщалъ сдѣлать все, какъ можно скорѣе и пріятнѣе для меня. – Я отвечалъ, что прошу у него только строгости. – Потолковали о Московской цензурѣ, надъ которою и онъ смѣется, ибо всякую недѣлю получаютъ извѣстія оттуда о 10ти запрещеніяхъ книгъ. [л. 6/л. 6 об.] Отъ попечителя къ Цензору и отдалъ ему книгу. Крыловъ будетъ цензуровать Исторію» (РО ИРЛИ. Ф. 26. Ед. хр. 16. Л. 1 – 6 об.)
Здесь я не надолго прерву погодинское повествование. Итак, 28 февраля Погодин прямо от князя М. А. Дондукова-Корсакова отправился к цензору А. Л. Крылову и передал ему свою рукопись. Заглянем в реестр цензурного комитета. Там мы под № 109 находим запись о том, что «Рукопись: Начертанiе Русской Исторiи, соч. Погодина» (220 с.), действительно, была доставлена «Отъ Г.<осподина> Сочинителя», но только 5 марта, и в тот же день была передана цензору Крылову (РГИА. Ф. 777. Оп. 27. Д. 199. Л. 14 об. – 15). То есть здесь мы имеем дело с той самой ситуацией, о которой я упоминал в начале: автор передал рукопись цензору, а уже тот зарегистрировал ее в реестре. Понятно, что сразу же 28 февраля специально для этого Крылов в комитет не поехал, а сделал это, так сказать, при случае. А 5 марта был именно такой случай – в этот день проходило заседание цензурного комитета, на котором Крылов должен был присутствовать. Между прочим, это было то самое заседание, на котором П. И. Гаевский докладывал о «Вастоле».
Но продолжим чтение погодинского письма от 1 марта. Это была пятница. Он описывает события предыдущих дней.
«Середа. <27 февраля> Все утро я писалъ Исторію. Въ 4 часа къ <академику-востоковеду Христиану Даниловичу> Френу, у котораго обѣдалъ. <…> – Домой. – Уснулъ. – Пришелъ ко мнѣ Гоголь, а потомъ Краевскій, что издаетъ теперь Журналъ Министра <sic!> Народнаго Просвѣщенія и утащили меня къ Плетневу, профессору Русской Словесности, [л. 7/л. 7 об.] и учителю Наслѣдника. Вечеръ пріятный, тамъ былъ Пушкинъ, Базили, авторъ путешествія по Архипелагу и пр. – Всѣ чрезвычайно хороши со мною. Толковали объ Университетѣ Московскомъ и Петербургскомъ, о Цензурѣ, Журналахъ. – Пушкинъ разсказывалъ много любопытнаго о Петрѣ Великомъ, которымъ онъ теперь занимается. До 12 часов» (Там же. Л. 7 – 7 об.).
Невольно вспоминаются слова из дневниковой записи Пушкина, сделанной примерно за две недели до этого вечера: «С генваря очень я занят Петром» (XII, 336). Об этом вечере у Плетнева до сих пор печатных известий не было, как не было и сведений о встречах Погодина с Пушкиным во время этого его приезда в Петербург, хотя и были достаточно уверенные предположения об этом. Они основывались на письме Погодина в редакцию «Московского наблюдателя» от 11 марта, которое будет напечатано во второй книжке журнала и в котором, в частности, будет сообщаться: «Пушкин погружен в источники Истории Петра Великаго. Из распечатаннаго пакета о деле Пугачева выйдет третий том <имеется в виду том “Истории Пугачевского бунта”>».
В конце января этого года вышли в свет «Арабески» Гоголя, включавшие повести «Невский проспект», «Записки сумасшедшего» и другие, а также статьи о Пушкине и о Брюллове. Погодин увидел их, приехав в Петербург. 4 марта он пишет Елизавете Васильевне о прошедшей субботе 2 марта (замечу, что он снова начинает сбиваться при указании прошедших дат):
«1ое Суббота <ошибка – должно быть 2ое марта>. Утро читалъ повѣсти Гоголя, отъ которыхъ не могъ оторваться, и смѣялся, и плакалъ, и восхищался. Талантъ превосходный! Былъ у меня Каратыгинъ, говорилъ о театре, Шек [л. 9/л. 9 об.] спирѣ, о послѣднихъ піесахъ; ему очень хочется играть моего Петра <о трагедии Погодина «Петр І» нам еще придется говорить>. Былъ у Княжевича (Директоръ Департамента Министерства Финансовъ) и съ нимъ въ Англійскій клубъ. Тамъ обѣдали. – Видѣлъ некоторыхъ значительныхъ здѣсь людей. – Заходилъ къ Гоголю и домой. <…>.–
2ое Воскресенье <ошибка – должно быть 3ое>. Къ Веневитинову <Алексею Владимировичу, брату Дмитрия Веневитинова>, а отъ него къ Жуковскому, который меня очень любитъ. Онъ сбирался къ обѣдни и мы не много потолковали о цензурѣ, разспросилъ о моихъ занятіяхъ о твоихъ на скоро. Къ Гоголю, смотрѣлъ у него картины разныя и въ Академію взглянуть на картину Брюлова. – Мненія о ней превосходны, и вообще мы съ Перевощиковымъ рознимся. Я не могу понять и судить ни объ одномъ искусствѣ. – Есть группы чудо. – Не люблю я также, чтобъ слишкомъ предупреждали меня похвалами. Но пересказать всего нельзя – Лица [л.9 об./л. 10] совершенно живыя и безъ преувеличенія выходятъ изъ полотна» (Там же. Л. 9 – 10).
«Пятница. Марта 9аго <ошибка – должно быть 8 марта>.
Здравствуй моя душка. Пишу къ тебѣ разстроенный и скучный: Перевощиковъ [л. 14/л. 14 об.] ѣдетъ, а я все остаюсь еще. Но , не долго. На той недѣлѣ выѣду. Смотри не вѣрь Дмитрію Матвѣевичу <Перевощикову>. – Вчера былъ у насъ Гоголь и за бутылкой Шампанскаго сочинилъ цѣлую исторію, чтобъ онъ <Перевощиков> разсказалъ <тебе> целую исторію, зачемъ я не ѣду, они хохотали, а мнѣ досадно» (там же. Л. 14 – 14 об).
На следующий день Погодин опять датирует письмо, как и предыдущее: «Пятница. Марта 9», на этот раз ошибаясь в дне недели (должно быть «суббота»). И в этом письме, в частности, пишет:
«Поверишь ли, что ни минуты не нахожу, и не былъ у самыхъ близкихъ людей, напр. у Пушкина <…> [л. 16 об./л. 17] <…>.
<…> Я никакъ не нашелъ времени прочесть Самозванца Пушкину и другимъ литераторамъ, Гоголю и проч…» (там же. Л. 16 об. – 17).
Наконец, Погодин сам чувствует, что он что-то путает с датами, и вполне в духе только что прочитанных им гоголевских «Записок сумасшедшего» очередное письмо начинает словами: «Вторникъ. Не помню какое число, кажется 11ое <на самом деле было 12 марта>» и рассказывает:
«Понедѣльникъ. Утро работал дома. <…> Вечеръ учрежденъ визитерамъ <…>. былъ у меня Гоголь, говорилъ о Брюловѣ, о Пушкинѣ, Исторіи» (там же. Л. 22).
Погодин буквально называет темы статей из гоголевских «Арабесок». Очевидно, они их обсуждали.
Это было последнее упоминание имени Пушкина в петербургских погодинских письмах. 16 марта он отправится обратно в Москву, забрав накануне лично из Санктпетербургского цензурного комитета получившие цензурное разрешение «Начертание Русской Истории» (РГИА. Ф. 777. Оп. 27. Д. 199. Л. 14 об. – 15) и «Историю в лицах о Димитрии Самозванце» (там же. Л. 17).
Следующий небольшой сюжет снова возвращает нас в начало 1835 г. и призван познакомить с участием самого императора в цензурных делах. Это можно рассматривать как репетицию перед громким чаадаевским делом, которое разразится в следующем 1836 г.
9 января 1835 г. в «Московских ведомостях» (№ 3) печатается объявление:
«ВЪ КНИЖНОМЪ МАГАЗИНѢ, Комиссіонера Николая Николаева Глазунова, в домѣ Г-жи Курманалеевой, близъ Охотнаго ряду, вступили въ продажу по комиссіи новыя книги,
на сихъ дняхъ отпечатанныя:
ТРИ ПОВѢСТИ: Имянины, Аукционъ, Ятаганъ, соч. Н. Ф. Павлова. М.<осква> в тип.<ографии> Степанова; 1835 г.; на лучш.<ей> веленев.<ой> бумагѣ. Цена 8 руб». Билет на выпуск книги в свет был подписан 4 января московским цензором Иваном Михайловичем Снегиревым (ЦИАМ. Ф. 31, оп. 5, ед. хр. 89, лл. 98 об. – 99).
Замечу, что, когда книга появится в Петербурге, Пушкин ее приобретет и даже захочет написать на нее рецензию (XII. 9), которая, правда, не будет закончена и не будет опубликована. В библиотеке поэта эта книга не сохранилась; однако значится в описи библиотеки, составленной сразу после его смерти (см.: Литературное наследство. Т. 16 – 18. – М., 1934. С. 1004. № 73).
Как видим, книга Николая Филипповича Павлова благополучно прошла через московскую цензуру, которую московские литераторы считали излишне придирчивой. Однако, Сергей Семенович Уваров был несколько иного мнения о московских цензорах и внимательно следил за московскими изданиями.
Особое внимание Уварова, да и не только его, привлекла повесть «Ятаган». Ее герой – молодой человек, корнет, за дуэль разжалованный в рядовые и испытывающий на себе все тяжести солдатской службы. Командир полка, оказавшийся соперником молодого человека в любви, пользуясь случаем, приказывает его высечь. В конце концов, герой повести убивает полковника, и его прогоняют сквозь строй.
Уваров, прочитав книгу и находя, что она может вызвать неприемлемые толки и мнения, 29 марта (всё того же 1835 года) пишет всеподданнейшую докладную записку императору, препровождая к нему и книгу. Николай І ее прочитывает и приказывает затребовать объяснения у цензора, пропустившего книгу.
Уваров вызывает И. М. Снегирева в Петербург, о чем в очередной записке сообщает царю, который пишет на этой записке карандашом (он на прочитываемых бумагах всегда делал пометки или писал резолюции простым карандашом) следующую резолюция: «Узнайте кто это сей Н. Павловъ? Увѣряю васъ что не я» (РГИА. Ф. 735. Оп. 1. Ед. хр. 578. Л. 5). Его величество изволит каламбурить, так как в то время «Николай Павлов» и «Николай Павлович» означали часто одно и то же. Очевидно, у него было хорошее настроение.
15 апреля И. М. Снегирев запишет в дневнике: «По приглашенію Д.<митрия> П.<авловича> Голохвастова <помощника попечителя Московского учебного округа, который исполнял должность председателя Московского цензурного комитета> былъ у кн. С.<ергея> М.<ихайловича> Голицына <попечителя Московского учебного округа>, который объявилъ мнѣ распоряжение г.<осподина> Министра объ отъѣздѣ немедленномъ въ Спб» (РА. 1902. № 9. С. 50).
18 апреля Снегирев дилижансом выезжает в Петербург и прибывает туда 22 апреля. «Утромъ рано приехали в Спб., гдѣ по деламъ службы пробылъ я до 30 Апрѣля, а Мая 4 пріѣхалъ в Москву» (там же. С. 51).
И 4 мая он запишет в дневнике: «Возвратясь въ нѣдра своего семейства, я отдохнулъ отъ дороги, но не отъ душевнаго волненія» (там же).
На следующий же день по приезде в столицу, 23 апреля, Снегирев пишет объяснительную записку на имя Уварова по поводу пропуска книги Павлова. Он оправдывается тем, что одна из повестей, вошедших в книгу, («Аукцион») была уже ранее напечатана в журнале, а по поводу других он советовался с Д. П. Голохвастовым, и тот нашел возможным книгу пропустить.
Получив объяснение Снегирева, в тот же день, то есть 23 апреля, С. С. Уваров пишет всеподданнейшую записку «О цензорѣ Снегиревѣ», в которой, между прочим, характеризует Снегирева с самой лучшей стороны. 24 апреля Николай І записку рассматривает и пишет на ней, как всегда, карандашом резолюцию: «Г.<осподину> Голохвастову зделать выговоръ а Г.<осподину> Снегиреву строгій выговоръ съ тѣмъ что при первой подобной оплошности отдамъ подъ судъ» (РГИА. Ф. 735. Оп. 1. Ед. хр. 578. Л. 12).
Этим дело для Снегирева и Голохвастова, к счастью, и завершилось, а книгу Павлова было запрещено переиздавать, и добиться отмены этого запрещения Павлову так и не удалось до конца жизни, а умер он в 1864 г.
Теперь еще несколько слов об отзывах на «Историю Пугачевского бунта».
В 1952 г., в 58-м томе «Литературного наследства», было опубликовано письмо известного уже нам редактора «Библиотеки для чтения» О. И. Сенковского к неоднократно упоминавшемуся цензору А. В. Никитенко:
«Мы в ужасных хлопотах по случаю критики: постарайтесь ради бога, чтобы нам скорее решили; очень желательно, чтоб можно было напечатать такой любопытный акт, тем более, что если мы не напечатаем его по случаю Пугачева, отдельно печатать его, ex abrupto <внезапно, без подготовки – лат.>, я сам не нахожу приличным. Но если нельзя скоро решить, то, сделайте милость, вычеркните то, в чем состоит затруднение, и подпишите остальное: я переделаю и свяжу концы, и станем печатать так, потому что нельзя же нам явиться без критики» (Литературное наследство. Т. 58. – М., 1952. С. 114).
Опубликовавшая это письмо Н. В. Швецова датировала его 18 – 20 октября 1834 г., считая, что речь в нем идет об одном из двух актов, относящихся к истории Пугачевского бунта, предоставленных журналу Пушкиным и напечатанных в ноябрьской книжке «Библиотеки для чтения».
Позже Нина Николаевна Петрунина справедливо усомнилась в правильности датировки письма. В опубликованной в 1969 г. статье «Вокруг “Истории Пугачева”» она заметила. что «эти документы <упомянутые два акта> появились в отделе “Смесь” и никак не могли предназначаться для “Критики”. Кроме того, в письме прямо говорится, что задержанный цензурой “любопытный акт” Сенковский хотел напечатать “по случаю Пугачева”, т. е. в связи с выходом книги Пушкина. По-видимому, речь идет о рецензии Сенковского на “Историю Пугачева”, а письмо его к Никитенко можно рассматривать как свидетельство того, что первоначально Сенковский включил в состав рецензии какой-то исторический документ (прием, очень характерный для его критических статей), который затем был изъят по цензурным соображениям.
Из того же письма Сенковского видно, что, стесненный сроками выхода журнала, он, не допуская передачи дела в Цензурный комитет, согласился снять “акт”, смутивший Никитенко» (Петрунина Н. Н.Вокруг «Истории Пугачева» // Пушкин: Исследования и материалы. – Л., 1969. Т. 6. С. 240).
О. И. Сенковский пишет: «постарайтесь ради бога, чтобы нам скорее решили». Похоже, что А. В. Никитенко не был против помещения этого акта, но не готов был принять решение о нем без мнения вышестоящей инстанции, поскольку речь шла о пугачевском бунте.
Речь идет о рецензии на «Историю Пугачевского бунта», помещенную в июньскую 1835 г. книжку «Библиотеки для чтения». Следовательно, весь этот обмен мнениями происходит в самых последних числах мая, так как 1 июня книжка уже должна выйти в свет. В напечатанную рецензию никакого акта включено не было.
Н. Н. Петрунина оказалась права, за одним исключением. Она считает, что Сенковский снял смутивший Никитенко акт, не допуская передачи дела в Цензурный комитет. Но оказывается, что Никитенко передал дело, но не в цензурный комитет, а (из-за срочности и важности дела), сразу – выше, в Главное управление цензуры, вероятно, согласовав это с князем М. А. Дондуковым-Корсаковым.
29 мая правитель дел Главного управления цензуры Василий Дмитриевич Комовский (брат пушкинского соученика по Лицею Сергея Комовского) написал Александру Васильевичу Никитенко (письмо хранится в фонде Никитенко в Пушкинском Доме):
Главное Управленіе Цензуры признало въ сегодняшнемъ засѣданіи, что Критика на Исторію Пугачевскаго бунта, не можетъ быть напечатана въ настоящемъ ея видѣ.
Извѣщая васъ о семъ, съ истиннымъ уваженіемъ имѣю честь быть
покорнейшимъ слугою
В. Комовскій»
(РО ИРЛИ. Ф. 205. Ед. хр. 18557. Л. 5).
Следовательно, буквально в течение оставшихся двух дней О. И. Сенковский (как он писал в письме) «переделал и связал концы» рецензии и успел ее напечатать.
Но с этой ситуацией связан еще один интересный момент, с точки зрения цензурной практики.
Сохранился журнал заседания Главного управления цензуры от 29 мая 1835 г. В нем нет упоминания об обсуждении этой рецензии (см.: РГИА. Ф. 772. Оп. 1. Ч. 1. Д. 4. Л. 306 – 311). Надо полагать, что участники заседания высказали нечто вроде рекомендации цензору Никитенко, в ответ на его запрос, но как официальный пункт повестки дня этот вопрос не рассматривался.
Судя по всему, примерно в это же время рецензия на «Историю Пугачевского бунта» могла появиться и в «Московском наблюдателе». Автором рецензии был М. П. Погодин
Обычно написание этой рецензии связывают с приведенными в самом начале моего сообщения январскими (1835 года) записями в дневнике М. П. Погодина. Повторю их: 8 января – «Проч.<ел> Пугач.<ева> – Занимательная повесть. Простоты образец», и 11 января – «Ругают Пуш.<кина> за Пугачева».
Но, оказывается, в его дневнике есть еще две не отмеченные ранее записи, относящиеся именно к написанию этой рецензии.
24 мая Погодин записывает в дневнике: «Чит.<ал> Пугач.<ева> и пригот.<овил> разбор» (НИОР РГБ. Ф. 231/I. Картон 32. Ед. хр. 1. Л. 127 об.), и на следующий день, 25 мая: «Чит.<ал> Пуг.<ачева>» (см.: там же). Возможно, в этот же день он и отослал заметку редактору «Московского наблюдателя» В. П. Андроссову, написав в сопроводительной записке: «Вы желали иметь от меня рецензию Истории Пугачевского бунта. Ей-Богу, не имею времени, а вот вам несколько слов, которые вы можете употребить как и где угодно» (см.: Бартенев П. И. О Пушкине. – М., 1992. С. 398). В «Московском наблюдателе» погодинская заметка не появится, а будет напечатана П. И. Бартеневым в «Русском архиве» в 1865 г.
Наконец, перейдем к 1836 г., причем нас опять будет сопровождать Погодин.
В прошлом году я выступал на комиссии с сообщением «Вокруг “Истории Петра”». Я не претендую на то, чтобы вы помнили, о чем я тогда говорил, и поэтому напомню один сюжет.
Когда Пушкин только еще собирался приступить к работе над «Историей Петра», Погодин закончил свою трагедию «Петр I». Алексей Владимирович Веневитинов еще шутил в письме к сестре: «Я расскажу Вам кое-что, что Вас насмешит – Пушкин пишет историю Петра Великого, а Погодин написал трагедию о нем. Вы подумали бы наоборот» (Литературное наследство. – М., 1952. Т. 58. С. 105). Но, как известно, дело о погодинской трагедии дошло до царя, который запретил ее печатать.
21 декабря 1831 г. М. П. Погодин писал из Москвы С. П. Шевыреву в Рим: «Пушкин здесь, но что-то пасмурен и рассеян. <...> Проект его — писать Историю Петра, кажется, еще не утвержден» (Русский архив. 1882. № 6. С. 191).
Комментируя это письмо, я говорил: «М. П. Погодин не подозревает при этом, что как раз на следующий день будет “не утвержден” его “Петр І”» (http://www.pushkinopen.ru/texts/view/51). Я опирался на работу М. К. Лемке «Николаевские жандармы и литература 1826 – 1855 гг. По подлинным делам III Отделения собств. е. и. величества канцелярии», на которую опирались и другие исследователи. Там говорилось, что Николай I наложил свою резолюцию о запрете погодинской трагедии 22 декабря 1831 г. Как я теперь понимаю, в делах III-го Отделения, вероятно, отложилась выписка из журнала заседания Главного управления цензуры, на котором была оглашена эта резолюция. Заседание, действительно, состоялось 22 декабря. Но в фонде Главного управления цензуры сохранилось «Дѣло по представленію С.Петербургскаго Цензурнаго Комитета о рукописи подъ заглавіемъ: Трагедія Петръ Первый» (РГИА. Ф. 772. Оп. 1. Ч. 1. Д. 368). В этом деле сохранилась записка управляющего I-м Отделением императорской канцелярии А. С. Танеева к тогдашнему министру просвещения князю К. А. Ливену, в которой Танеев извещает министра о том, что Николай I рассмотрел трагедию и написал свою резолюцию 18 декабря (там же. Л. 8).
Следовательно, когда Погодин писал свое письмо Шевыреву, его трагедия уже была запрещена. Конечно, разницу в четыре дня в данном случае можно считать непринципиальной, но я предпочитаю, чтобы факты излагались точно. Рано или поздно это на чем-нибудь скажется.
Теперь перенесемся, наконец, в 1836 г.
В том же моем сообщении я говорил следующее:
«6 февраля 1836 г. в Москве раздается подписчикам шестнадцатая (вторая октябрьская) за 1835 г. книжка “Московского наблюдателя” (Московские ведомости. 1836. 5 февр. № 11). В ней напечатаны “Сцены из жизни Петра Великого” М. П. Погодина, представлявшие собой отрывок из второго действия его трагедии “Петр І”. Между прочим, разрешение на их печать дал тот же цензор Павел Степанович Щепкин, который пропустил и пушкинскую оду “На выздоровление Лукулла”, вызвавшую гнев С. С. Уварова и большие толки в обществе, которые к этому времени еще не затихли» (http://www.pushkinopen.ru/texts/view/51). Это – слова из прошлогоднего сообщения.
П. С. Щепкин, во-первых, был математиком, а во-вторых, к исполнению цензорских обязанностей он приступил только во второй половине ноября 1835 г. и, естественно, был еще не искушен в премудростях этой новой для него деятельности, иначе, возможно, он бы и не пропустил ни пушкинской оды, ни погодинской трагедии.
Заметим, что Погодину удалось каким-то образом опубликовать небольшой отрывок из «Петра I» еще в 1833 г. в смирдинском альманахе «Новоселье», назвав его «Отрывок из драматической поэмы». Непонятно, как она была пропущена тогда, но никаких неприятностей ни для Погодина, ни для цензора В. Н. Семенова тогда не последовало.
Возможно, и публикация 1836 года прошла бы тихо, если бы не предварившая ее пушкинская «Ода на выздоровление Лукулла». И в прошлогоднем сообщении я продолжал:
«К середине февраля книжка «Московского наблюдателя» со «Сценами из жизни Петра Великого» доходит до Петербурга. Уваров, естественно, не спускающий теперь глаз с московского журнала, немедленно обращается к попечителю Московского учебного округа графу Сергею Григорьевичу Строганову, являющемуся по должности и председателем Московского цензурного комитета, с требованием принять меры по отношению к цензору и автору, вероятно, помня о запрещении печатать трагедию Погодина.
В архиве М. П. Погодина сохранилась записка, датированная 25 февраля 1836 г.:
“Попечитель просит Михайла Петровича Погодина пожаловать к нему сего утра после Университетской его Лекции” (НИОР РГБ. Ф. 231/II, картон 52, ед. хр. 87, л. 7).
А вечером того же дня М. П. Погодин записывает в дневнике:
“С лекц<ии> к Строг<анову >. – Строжайши<й> выговор Цензору от Увар<ова> за Петра. – Я объяснил что ни он ни я виноваты. – Каков Уваров за Лукулла” (Philologica. 2003/2005. Т. 8. № 19/20. С. 63)» (http://www.pushkinopen.ru/texts/view/51).
Так я закончил в прошлом году этот сюжет.
Теперь неопределенную фразу «Уваров <…> немедленно обращается <…> к Строганову <…> с требованием» можно уточнить и в отношении даты и в отношении содержания этого обращения..
В фонде канцелярии Министра народного просвещения сохранился отпуск (т. е. копия) отношения, направленного С. С. Уваровым 19 февраля 1836 г. графу С. Г. Строганову:
«Во 2й книжкѣ за Октябрь 1835 Московскаго Наблюдателя помѣщенъ отрывокъ, подъ заглавіемъ: Сцены изъ жизни Петра Великаго, взятой изъ извѣстной въ Рукописи трагедіи Петръ Первый. Если ценсоръ решился самъ собою пропустить этотъ отрывокъ, то неосмотрительность его неизвинительна, и я покорнѣйше прошу ваше Сіятельство сдѣлать ему за сіе строгій выговоръ.
Еще въ 1831 году Авторъ представлялъ въ здѣшнюю Ценсуру вполнѣ свою Трагедію. Главное Управленіе Ценсуры, чрезъ предместника моего докладывало о ней Государю Императору и получило слѣдующую собственноручную Его Величества резолюцію: “Лице Императора Петра Великаго должно быть для каждого Русскаго предметомъ благоговѣнія и любви, выводить оное на сцену было бы почти нарушеніе святыни, и по всему совершенно не прилично. Не дозволять печатать”.
Въ бытность мою въ исходѣ 1834 года въ Москвѣ, авторъ представлялъ мнѣ сію самую трагедію, но я решительно отказалъ ему въ ходатайствѣ о дозволеніи оную печатать.
Вообще, я покорнѣйше прошу Ваше Сіятельство объ обращеніи особаго строжайшаго наблюденія на Ценсуру періодическихъ въ Москвѣ сочиненій» (РГИА. Ф. 735. Оп. 11. Ед. хр. 70. Лл. 275 об. – 276 об.).
Примерно в то же время, когда происходят объяснения по поводу напечатания сцен из погодинской трагедии, в типографии Московского университета заканчивают печать тиража книги М. П. Погодина «Исторические афоризмы». В прошлом 1835 году, но уже не в зимний свой приезд в Петербург, а летом, снова будучи в Петербурге проездом за границу, Погодин отдал в Санктпетербургский цензурный комитет рукопись этой книги, и получил разрешение на ее печатание. Но печаталась она в Москве. Поэтому, чтобы получить билет с разрешением на выпуск ее в свет, необходимо было отослать обязательные экземпляры в Петербург, тому же цензору В. Н. Семенову, который дал цензурное разрешение и который должен был теперь подписать билет на выпуск и прислать этот билет вместе экземпляром книги обратно в Москву. Все это требовало времени, но Погодину не терпелось подарить свою книгу, которой он очень дорожил, своим знакомым, и он начал рассылать подарочные экземпляры, еще не дождавшись билета на выпуск.
В частности, с уезжавшим из Москвы в Петербург бывшим своим учеником по университету Александром Васильевичем Назаровым Погодин также отправил экземпляры «Исторических афоризмов», поручив ему заодно уточнить, выслал ли В. Н. Семенов билет на выпуск книги. В фонде Погодина, в отделе рукописей РГБ, сохранилось письмо Назарова от 11 марта 1836 г. из Петербурга, в котором он, в частности, сообщал:
«Г.<осподин> Гоголь с благодарностiю принялъ Ваши Афоризмы; он очень удивляется отчего письма его къ Вамъ столь долгое время остаются безответными: онъ даже пеняетъ на Васъ.
Г.<осподин> Семеновъ отправилъ билетъ еще 15го Февраля <здесь, правда, ошибка в дате, так как билет был подписан только 18 февраля (РГИА. Ф. 777. Оп. 27. Д. 268. Л. 5)> черезъ Г.<осподина>Загряжскаго <Николая Андреевича>. Вы верно ужъ получили его. <Загряжский отправил экземпляр книги с билетом только 29 февраля; см.: НИОР РГБ. Ф. 231/II. Картон 52. Ед. хр. 63. Л. 1 – 2 об.> <…>
Г.<осподина> Кеппена <Петра Ивановича, географа и этнографа, которому Погодин, вероятно, тоже послал экземпляр «Афоризмов»> я засталъ за Корректурою Алфавитнаго Указателя къ издаваемой имъ на счетъ Графа Воронцова Картѣ Крыма. <…>
Я премного обязанъ Вамъ, Михаилъ Петровичь! Вы доставили мнѣ величайшее удовольствіе провѣсть цѣлое утро въ беседахъ съ людьми, въ кругу которыхъ желалъ бы я прожить весь вѣкъ. Гоголь мнѣ сказывалъ, что программа для Новой Исторіи писана Устряловымъ, который составилъ ее по готовому уже труду своему. Пушкинъ не знаетъ, что дѣлать съ своимъ Современником; онъ уже надоѣлъ ему, и гонитъ его отсюда къ Вамъ въ Москву» (НИОР РГБ. Ф. 231/II. Картон 52. Ед. хр. 63. Л. 1 – 2 об.).
Эти слова о Пушкине, наверняка, принадлежат Гоголю, который еще 21 февраля писал Погодину: «Новостей особенных здесь никаких. О журнале Пушкина, без сомнения, уже знаешь. Мне известно только то, что будет много хороших статей, потому что Жуковский, князь Вяземский и Одоевский приняли живое участие. Впрочем, узнаешь подробнее о нем от него самого, потому что он, кажется, на днях едет к вам в Москву» (Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений. – М., 1952. Т. 11. С. 35». Но, как известно, Пушкин приедет в Москву только в мае.
Публикации в «Московском наблюдателе» пушкинской «Оды на выздоровление Лукулла» и погодинских «Сцен из жизни Петра Великого», вызвали широкий общественный резонанс. О них говорили (кто – одобрял, кто – осуждал). Денис Давыдов, находившийся в Москве, когда было получено гневное письмо Уварова, писал потом уже из своей деревни Пушкину 6 апреля:
«Нет ли прижимки журналу твоему от наследника Лукула? <С. С. Уварова>. Я знаю, что Наблюдатель <«Московский наблюдатель»> охает; было замечание Строганову насчет какой-то статьи Погодина» (XVI, 101).
Эти события повысили общий интерес к «Московскому наблюдателю», чем надеялся воспользоваться редактор журнала В. П. Андроссов. В фонде А. А. Краевского в Отделе рукописей РНБ хранится большая коллекция писем Андроссова, по которым можно проследить практически всю историю «Московского наблюдателя». Готовясь к новому издательскому году (первая книжка журнала выходила в марте), Андроссов писал Краевскому 4 марта 1836 года: «я полагаю, что какъ ни мало может нравиться Петерб.<ургской> публикѣ журналъ нашъ, но все-таки отыщутся любознательные читатели, которые захотятъ знать не повторится ли случайно тотъ 14 №? Чего доброго?» (ОР РНБ. Ф. 391. Ед. хр. 152. л. 39 об.). Имеется в виду номер с пушкинской одой.
Но не меньшее внимание, как мы видели, продолжал проявлять к журналу и московской цензуре и С. С. Уваров. И я завершу мое сообщение примером такого внимания.
Как известно, Пушкин пытался напечатать в «Современнике» свою статью «Александр Радищев». Статья побывала в цензурном комитете и в Главном управлении цензуры и была запрещена к публикации. По принятому порядку, запрещенные материалы оставались в цензурном комитете.
Пушкин 5 сентября 1836 г. письменно обращается в комитет с просьбой вернуть ему рукопись. Цензурный комитет запрашивает об этом Главное управление цензуры. С. С. Уваров помечает на отношении комитета:
«Возвратить съ пометою на оной что ета рукопись не пропущена Комитетомъ» (РО ИРЛИ. Ф. 244. Оп. 16. Ед. хр. 68. Л. 4).
16 сентября в канцелярии Главного управления цензуры в соответствии с пометой Уварова готовят отношение к председателю Санктпетербургского цензурного комитета князю М. А. Дондукову-Корсакову и передают его на подпись Уварову. Тот прочитывает отношение:
«По представленiю Вашего Сиятельства отъ 15 Сего Сентября за № 211 я согласенъ на возвращенiе статьи Александръ Радищевъ Автору ея, съ пометкою на оной, что сiя рукопись не допущена Цензурнымъ Комитетомъ».
Но прежде, чем подписать отношение, Уваров дописывает собственной рукой: «и сообщить о том Московскому Комитету» (Санктпетербургский филиал Архива РАН. Ф. 101. Оп. 1. Д. 74. Л. 7).
Публикация «Оды на выздоровление Лукулла» не давала Уварову покоя. А что если Пушкин возьмет да и переправит статью в Москву, а там какой-нибудь П. С. Щепкин возьмет да и разрешит напечатать ее в «Московском наблюдателе»?
А через месяц, кстати, и разразится громкая история с чаадаевским философическим письмом, которое было пропущено, между прочим, московской цензурой и напечатано в московском журнале.
Правда, цензором был не П. С. Щепкин, а А. В. Болдырев, и журналом оказался не «Московский наблюдатель», а «Телескоп, но за всеми за ними нужен глаз да глаз!
