Использование некоторых названий народов (причем в нашей работе не делается различий между народами, народностями и национальностями) или их атрибутов в «Капитанской дочке» иногда обращает на себя внимание как неочевидное, нажимное, может быть, специальное. Отделим сначала случаи очевидные. Само собой разумеется, что при изображении пугачевского восстания Пушкин
- показывал участие в нем многих народов (башкиры, киргизы, калмыки, татары, чуваши);
- критиковал обучение русских детей иностранцами (француз Бопре);
- вспоминал о войнах, которые вели Петр I и Екатерина II (шведы, пруссаки, турки);
- показывал иностранцев на русской службе (немец Андрей Карлович);
-упоминал детали национальной одежды и быта (киргизский халат).
Но вот следующие места в повести уже неочевидны и наводят на размышления о том, что это прием.
-Три раза упомянуты французские культурные пристрастия Швабрина;
-что-то значит азиатская одежда на Пугачеве (татарские шаровары, киргизская шапка);
-для чего-то точно названа порода лошадей и собаки - а кто ее различает из возможных читателей: киргизскую от башкирской, английскую?
- нет ничего национального, на наш взгляд, в калмыцкой сказке.
Творческая история «Капитанской дочки» знает немало вставок, касающихся национальностей или их атрибутов:
Пугачев при первой встрече с Гриневым. Было: казацкие шаровары
Стало: татарские шаровары (т.8, кн.2,с.864)
У Андрея Карловича в Оренбурге. Было: строгая экономия (за столом)
Стало: строгая немецкая экономия (т.8, кн.2, с.867)
Реестр Савельича. Было: рубах полотняных с манжетами
Стало: рубах полотняных голландских с манжетами (Т.8,кн.2, с.883)
Отъезд Пугачева с Гриневым из Берды. Было: широкоплечему казаку, стоявшему
Стало: широкоплечему татарину, стоя правившему (т.8,кн.2,с.894).
Будучи и ощущая себя русским, Пушкин очень интересовался прадедом по матери Абрамом Петровичем Ганнибалом, негром, взятым в походе Петром I, его покровителем и крестником («Арап Петра Великого», 1827, не законч.).
Пушкин не раз упоминал свой «арапский» профиль, в письме к жене употребил выражение «арапское мое безобразие», он писал: «Под небом Африки моей», другие чувствовали в нем «африканскую кровь», «африканскую страсть», видели «африканские губы» и т.п.
В русской повести «Капитанская дочка» русские люди действуют вместе и рядом с представителями других национальностей, дружат и враждуют с другими народами, упоминают их, при этом вольно или невольно получается, что автор-рассказчик сравнивает русских с другими народами, здесь упоминаются в разной связи полтора десятка народов или их атрибуты: русские, французские, немецкие, прусские, еврейские, голландские, английские, шведские, турецкие, башкирские, киргизские, татарские, калмыцкие, чувашские.
Логичнее народы, названные в «Капитанской дочке», объединить для анализа в две группы - западные и восточные.
Француз, французский
Первым из иностранцев упомянут француз мосье Бопре. Непросвещенность таких «учителей» русских дворянских детей не только иронически отображала образование в России XVIII века, перекликаясь со знаменитым «Недорослем» Фонвизина (вплоть до цитат из комедии «Недоросль», «по-французски… и всем наукам» и т.д.), И. А. Крыловым («Урок дочкам», «Модная лавка»), А. С. Грибоедовым («Горе от ума»), но и оттеняла «русский мир» усадьбы Гриневых. «Под его <Савельича – В.Ш.> надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла». Кстати, мелькнувшее здесь «прованское масло» происхождением тоже из Франции (Прованс – район на юго-востоке Франции, в Альпах, у Средиземного моря).
Оборот «вместе с годовым запасом вина и прованского масла» говорит о ничтожестве нового учителя, не понимавшего своей роли, даже слово «учитель» написано, как бы со слов Бопре, по-французски: outchitel.
Сначала парикмахер во Франции, потом солдат в Пруссии, Бопре был, по словам Пушкина-Гринева, «добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности»
Неловкий русский язык Бопре («не был врагом бутылки») автор тут же переводит: «то есть (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее». Это столкновение двух культур кончилось поначалу мирно: 1) «мой Бопре очень скоро привык к русской настойке и даже стал предпочитать ее винам своего отечества как не в пример более полезную для желудка»; 2)вместо обучения мальчика «по-французски, по-немецки и всем наукам» он «предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски».
Из-за «страсти к прекрасному полу (причем саркастически обозначены его избранницы – «прачка Палашка, толстая и рябая девка, и кривая коровница Акулька») «каналью француза» батюшка скоро «прогнал со двора, к неописанной радости Савельича». Так же воспитателя Онегина, «француза убогого» мосье L'Abbé тоже «прогнали со двора» («Когда же юности мятежной Пришла Евгению пора, Пора надежд и грусти нежной, Monsieur прогнали со двора»).
Таков бесславный конец «француза» в повести. Но с исчезновением Бопре не ушло со страниц «Капитанской дочки» слово «французский». Это слово часто, как представляется, намеренно часто, употребляется в отношении Швабрина, русского офицера-предателя.
Первая фраза, сказанная Швабриным Гриневу, - французская: «Извините меня, - сказал он мне по-французски, - что я без церемонии прихожу с вами познакомиться. Вчера узнал я о вашем приезде; желание увидеть наконец человеческое лицо так овладело мною, что я не вытерпел. Вы это поймете, когда проживете здесь еще несколько времени». Уже в этих словах проявилось пренебрежительное, презрительное отношение Швабрина к жителям Белогорской крепости, даже к той, к которой он несколько месяцев назад сватался. Его французский язык резко контрастирует с русской речью Мироновых, Ивана Игнатьича и др.
Оказалось, далее, что у Швабрина «было несколько французских книг». Наконец, в главе VI «Пугачевщина», в сцене после проведенного Мироновым тревожного военного совета, посвященного приближению Пугачева, когда Гринев и Швабрин расходятся домой, между ними происходит диалог о грозящей опасности. «Как ты думаешь, чем это кончится? – спросил я его. - Бог знает, - отвечал он, - посмотрим. Важного покамест еще ничего не вижу. Если же…» Тут он задумался и в рассеянии стал насвистывать французскую арию».
Единственный совершенно определенный злодей в повести (даже по фамилии: «швабра» (костр.) - дрянной, презренный, низкий человек, согласно Далю); считается, что Пушкин даже не стал, как обычно он умел делать, чем-то «разбавлять» его злодейство (разве тем только, что Швабрин поначалу не выдал Машу Пугачеву и не назвал ее имя на допросах в Следственной комиссии); интриган, распространявший нелепые слухи о супружеской измене Василисы Егоровны с Иваном Игнатьичем; оболгавший невинную не ответившую на его чувство Машу; воспользовавшийся на дуэли с Гриневым тем, что его противник обернулся на оклик Савельича; коварный человек, донесший отцу Гринева о дуэли сына; предатель, наконец, - он тогда уже, после военного совета, видимо, задумал свое предательство и поэтому оборвал разговор со своим врагом. Потом стало понятно: эта «французская ария» камуфлировала его предательские размышления. Его французский язык, его французские книги и его французская ария, как, кстати, и его атеизм, дополнительно рисуют чуждость его русскому миру.
Комический француз мосье Бопре и злодей-галломан Швабрин – так, на наш взгляд, «расщепился» образ реального человека, как нам представляется, стоявшего за этими персонажами.
Задумаемся над Алексеем Иванычем Швабриным. Алексей Иваныч – так звали и героя неоконченного произведения <«Мы проводили вечер на даче…»> 1835 г.(кстати, в обоих произведениях – разговорная форма отчества). В неоконченном произведении он ультраромантический герой, сам предлагающий обожаемой им женщине выдвинуть «условие Клеопатры» - ночь с любимой ценою жизни. Ничего дурного, кроме, разве, болезненной экзальтированности этого желания, нельзя усмотреть в этом герое (8, кн.1, с.420-425). Использовав то же самое имя, значит, перенеся на Швабрина какие-то внешние черты героя этой неоконченной вещи, Пушкин ставит его в русские патриархальные условия, и Алексей Иваныч Швабрин, хотя действительно «идет на всё» для завоевания любимой, становится предателем.
Всем известно, что в конце 1836 г. (времени окончания «Капитанской дочки») Пушкин имел свои счеты с одним французом, покушавшимся на его семейную жизнь.
Ровно за три года до своей последней дуэли, 26 января 1834 года, Пушкин записал в дневнике: «Барон д'Антес и маркиз де Пина, два шуана, будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет…» (12, с.319). Шуаны – контрреволюционные мятежники, действовавшие в период Великой французской революции, Директории и Консульства на северо-западе Франции. В 1803 г. движение было окончательно подавлено.
В этой записи – глухое недоброжелательство, отражение несогласия гвардии с высоким решением. Кстати, в гвардию (полк кавалергардов) приняли одного Дантеса.
Интересно, что слово «гвардия» с самого начала присутствует в тексте «Капитанской дочки».
Вспомним, как начинается «Капитанская дочка». После заглавия – эпиграф к повести: «Береги честь смолоду. Пословица». Далее « Глава I. Сержант гвардии». Эпиграф к главе из комедии «Хвастун» Княжнина, причем слова про армию говорит положительный герой Честон, а про гвардию – отрицательный герой Верхолет:
« - Был бы гвардии он завтра ж капитан.
- Того не надобно, пусть в армии послужит.
- Изрядно сказано! Пускай его потужит…
И сразу идет повествование: «Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил…», и мы узнаем, что он в отставке, и хотя Петруша еще в утробе матери был записан сержантом в Семеновский полк «по милости майора гвардии князя Б.», их родственника, честный отставной офицер отправляет сына не в гвардию, а в армию, в Оренбург. Почему?
Андрей Петрович Гринев в молодости служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17… г. В письме А.П. Гринева к Андрею Карловичу и упоминается Миних(1683-1767), военные походы под его началом (он был главнокомандующим русской армией во время русско-турецкой войны 1735-39 гг.). Миних во главе 80 солдат в ночь на 9 ноября 1740 г. арестовал Бирона (регента при малолетнем Иване Антоновиче), и правительницей была объявлена мать Ивана Антоновича Анна Леопольдовна. После переворота 25 ноября 1741 г. Елизавета Петровна при поддержке гвардейцев отстранила Анну Леопольдовну и Миних был сослан на Север, туда же, куда тон до этого сослал Бирона. Видимо, и А.П. Гринев в отставке с этого же времени. В «Моей родословной» Пушкин пишет: «Мой дед, когда мятеж поднялся Средь петергофского двора, Как Миних, верен оставался Паденью третьего Петра». Т.е. гвардейцы сыграли в судьбе Миниха и А.П. Гринева роковую роль. В дневниковой записи от 30 ноября 1833 г. Пушкин возмущался распущенностью гвардии при Екатерине. В «Онегине» бывший воин Дмитрий Ларин противопоставлен возлюбленному Лариной: «славный франт, игрок и гвардии сержант».
Видимо, отчасти всем этим и объясняется отрицательное отношение Гринева-отца к гвардии, почему он и отправляет сына в Оренбург: «Чему научится он, служа в Петербурге? Мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон. Записан в гвардии!»
«Шаматон» - слово неясного происхождения; в 1830-е годы оно означало «пижон», а в конце XVIII века могло означать и предателя. Большинство сходится во мнении о западноевропейском (французском или немецком) происхождении этого слова. «Солдат, а не шаматон» - это противопоставление подлинной службы желанию красоваться, «мотать да повесничать». Кстати, злодей Швабрин служил в гвардии и переведен оттуда в Белогорскую крепость за дуэль, или, как говорит Василиса Егоровна, «он за душегубство и из гвардии выписан, он и в Господа Бога не верует».
Вспомним эпиграф «Был бы гвардии он завтра ж капитан» - этот капитан гвардии будет присутствовать в конце повести, в главе «Суд» - он будет судить Гринева: «молодой гвардейский капитан, лет двадцати осьми, очень приятной наружности, ловкий и свободный в обращении». Эта столичная выучка контрастирует с подлинным горьким военным опытом Гринева. Это отношение в «Капитанской дочке» к гвардии надо запомнить.
Пушкин, с детства знавший французский язык как родной, имевший в Лицее кличку «Француз», говоривший и писавший по-французски, в 1831 г. создал стихотворения «Клеветникам России», «Бородинская годовщина», где вступил в полемику с депутатами французского парламента , вмешавшимися во внутренние дела России, в «старинный спор славян» между собою, в так называемый «польский вопрос».
19 октября 1836 г., в день окончания «Капитанской дочки» и 25-летия открытия Лицея, он пишет «Была пора: наш праздник молодой…», где называет французов 1812 года «кичливый враг», а русских – «великим народом».
10 ноября 1836 г. Пушкин, отвечая Н.Б. Голицыну, переводчику на французский язык его произведений, пишет о переводе на французский язык, видимо, одного из этих стихотворений: «отчего вы не перевели этой пьесы в свое время – я бы послал ее во Францию, чтобы щелкнуть по носу всех крикунов из Палаты депутатов».
Касаясь в этом же письме перевода на французский язык своего «Бахчисарайского фонтана», поэт говорит о явном преимуществе русского языка перед французским: «По-моему, нет ничего труднее, как переводить русские стихи французскими, ибо, при сжатости нашего языка, никогда нельзя быть столь же кратким…» (16, с.184, перев.:с.394-395). Всего 5 дней назад Пушкину пришло анонимное письмо с грязными намеками, написанное по-французски, в изготовлении которого Пушкин подозревал Геккерна и Дантеса…
А последнее художественное произведение Пушкина направлено даже против французского народа вообще.
Д.Д. Благой пишет: «Самое веское доказательство раздраженного отношения Пушкина к народу, представитель которого дерзко и уверенно рушил его семью, - это литературная мистификация «Последний из свойственников Иоанны д* Арк» (1-8 января 1837 г.), в которой под видом вымышленной переписки Вольтера и Дюлиса и вымышленного же комментария к ней некоего «английского журналиста» скрыты реальные обстоятельства ноябрьской дуэльной истории. Этот памфлет – последнее художественное произведение Пушкина» (Благой.Душа в заветной лире,М.,1979, с.477-498; Сурат, Бочаров. Пушкин. Краткий очерк ж. и тв.М, 2002.с.217)
Кстати, 1-8 января – это предсвадебная неделя Дантеса.
Читаем в указанном пушкинском памфлете: «Английский журналист по поводу напечатания сей переписки делает следующее замечание: «Судьба Иоанны д*Арк в отношении <к> ее отечеству поистине достойна изумления. Мы, конечно, должны разделить с французами стыд ее суда и казни. … Спрашивается, чем извинить малодушную неблагодарность французов?... Вольтер, сей достойный представитель своего народа…. Преступная поэма. Жалкий век! Жалкий народ!» (12, с.155).
Имеется в виду «Орлеанская девственница» - сатирическая поэма Вольтера, где события жизни национальной героини (тогда еще не канонизированной святой) Жанны д* Арк предстоят в сниженно-комическом ключе; столь же иронически показаны французские рыцари и церковь.
Хотя «Орлеанская девственница» в молодости была одной из любимых книг Пушкина, он подражал ей в «Руслане и Людмиле», начал ее перевод, Пушкин впоследствии посвятил «преступной поэме» свое последнее произведение, весьма критичное по адресу Вольтера.
Дуэльная история Пушкина ноября 1836 года отразилась в этом памфлете. Пылкий наследник Жанны д*Арк вызывает на дуэль Вольтера, опозорившего героиню французского народа. Старик уклоняется от дуэли.
В предпоследнем пушкинском письме, письме о дуэли, от 27 января 1837 г. мы видим, что в его сознании – четкое противопоставление русских и французских обычаев, что враг его ощущается именно как иностранец, автор же письма – у себя дома, в своей стране. В этот день, не имея еще секунданта ( и не желая никого впутывать в это дело), заранее принимая любого, назначенного его врагами, Пушкин пишет секунданту Дантеса виконту Д*Аршиаку: «Что же касается часа и места, то я всецело к его услугам. По нашим, по русским, обычаям этого достаточно» (16, с.410).
Вернемся теперь к французу Бопре: парикмахер во Франции, солдат в Пруссии, гувернер в России, обуреваемый « страстью к прекрасному полу». Вряд ли можно представить себе, чтобы герой-француз осенью 1836 года не нес на себе следов личных переживаний автора. С другой стороны, гвардейский офицер Швабрин, воспитанный французской культурой, «идет на все» для завоевания отказавшей ему Маши. Не напоминает ли все это Дантеса? Дантес прибыл в Россию из Франции, заручившись рекомендательным письмом прусского принца Вильгельма ( о чем не могли не знать в свете, этим и объясняется его блестящая карьера), стал здесь гвардейским офицером и смело и дерзко преследовал жену Пушкина, может быть, влюбившись искренно. Спросим себя: уж не значит ли строгое поведение Маши со Швабриным желаемого варианта поведения жены для автора повести? Игнорирование Машей ухаживания Швабрина, ее твердый отказ, исключение из окончательного текста повести сцены ревности Маши к Гриневу делает образ любви Гринева и Маши исполненным чистыми, спокойными, прямо-таки иконописными красками. Возможно, это идеал семейного счастья, дорогой Пушкину в 1836-м неспокойном году.
Изгнанный с позором из усадьбы Гриневых Бопре «за страсть к прекрасному полу», арестованный изменник Швабрин, вставший на этот путь, возможно, из-за своей любви, - такова судьба француза и русского воспитанника французской культуры в повести, такова месть страны, на нравы и обычаи которой они покусились.
«Французское» в «Капитанской дочке» противопоставлено русскому миру пушкинского шедевра как чужое и враждебное.
На страницах повести мы встречаемся с немцем Андреем Карловичем Р., военным губернатором Оренбурга,его прототип - оренбургский военный губернатор Иван Рейнсдорп. «Старый полинялый мундир напоминал воина времен Анны Иоанновны, а в его речи сильно отзывался немецкий выговор» (в смысле: акцент). Этот немецкий акцент в речь Андрея Карловича Пушкин вносил позднее и делал это не столь последовательно, не перегружая текста немецкими и исковерканными на немецкий манер русскими словами.
После ужина у Андрея Карловича в Оренбурге Гринев сделал вывод о причинах своей отправки в Белогорскую крепость: «Строгая немецкая экономия царствовала за его столом, и я думаю, что страх видеть иногда лишнего гостя за своею холостою трапезою был причиной поспешного удаления моего в гарнизон». Слово «немецкая» было вставлено Пушкиным потом(8, кн.2,с.867) и призвано акцентировать национальные причины явления.
Контрастом немецкой экономии и расчетливости, холостяцкому состоянию Андрея Карловича является радушие хлебосольного семейства Мироновых, у которых Петр был принят «как родной».
Гринева также ставила в тупик холодноватая расчетливость А.К. во время пугачевских событий. Может быть, действительно, нужно было принимать решение в пользу оборонительных действий и необдуманно было посылать войска для освобождения Белогорской крепости, о чем просил Гринев, но выслушивать горячий рассказ Гринева об ужасных происшествиях в Белогорской крепости и при этом продолжать отрезать сухие ветки с яблонь в своем саду – это говорит уже не о самообладании или расчетливости, а о холодности к русским делам, если не о равнодушии. Вспомним цветаевское противопоставление «огневой Пугачев и белорыбий немецкий генерал».
«Немецкое» в повести призвано оттенить радушие, душевную открытость, гостеприимство русских.
Слово встречается один раз в повести, в сцене встречи Маши с не узнанной ею Екатериной II в Царском Селе, причем в значении породы собаки императрицы. «Марья Ивановна пошла около прекрасного луга, где только что поставлен был памятник в честь недавних побед графа Петра Александровича Румянцева. Вдруг белая собачка английской породы залаяла и побежала ей навстречу. Марья Ивановна испугалась и остановилась. В эту самую минуту раздался приятный женский голос: «Не бойтесь, она не укусит». И Марья Ивановна увидела даму, сидевшую на скамейке противу памятника. Марья Ивановна села на другом конце скамейки»..
Указано в искусствоведческой литературе, что портрет Екатерины в этой сцене воспроизводит детали картины В.Л. Боровиковского «Екатерина II на прогулке в Царскосельском парке…» (1794) или гравюры Н.И. Уткина(1827) с этой картины. Большинство искусствоведов называют породу собаки на картине и гравюре как итальянская борзая, встречается также название английская левретка. Пушкин назвал ее породу английской, а не итальянской.
Замечено А. Варламовым, что в КД, возможно, использовано средство естественного знакомства героев, опробованное уже в «Барышне-крестьянке» (так познакомились Лиза и Берестов; кстати, и Лиза Муромская, и Маша Миронова шли с целью встретиться с интересующими их людьми; и Лиза, и Екатерина II оказались неузнанными): «Итак, она (Лиза. – В.Ш.) шла, задумавшись, по дороге, осененной с обеих сторон высокими деревьями, как вдруг прекрасная легавая собака залаяла на нее. Лиза испугалась и закричала. В то же время раздался голос: «Tout beau, Sbogar, ici..» - и молодой охотник показался из-за кустарника. «Небось, милая, - сказал он Лизе, - собака моя не кусается». Но как различаются «прекрасная легавая собака» и «белая собачка английской породы» - первой рассказчик «Повестей Белкина» откровенно любуется, это охотничья собака, так сказать, в деле, видимо, довольно больших размеров; вторая – ручная, комнатная, дамская, именно собачка.
Кстати, «Капитанская дочка» происхождением как-то связана с «Барышней-крестьянкой»: Лизина служанка Настя в этой «повести Белкина» поет в черновом варианте «Капитанская дочь, не ходи гулять в полночь», эти слова потом были отданы Швабрину. Начинается «Барышня-крестьянка» с похожего рассказа: «В молодости своей служил он… вышел в отставку в 1797 г., уехал в свою деревню…», молодого Берестова зовут Алексей Иванович. Выражение «английской породы» в «Капитанской дочке» усугубляет ощущение подчеркнутой цивилизованности, отдаленности от природы не только собаки, но и хозяйки собаки. На хозяев собак не может не переноситься читателем ощущение от животных, им принадлежащих.
Чаще это происходит с лошадьми и их хозяевами. Наутро после захвата пугачевцами Белогорской крепости Гринев , вместе со всеми, ожидает выхода самого Пугачева. «Все жители находились тут же, ожидая самозванца. У крыльца комендантского дома казак держал под уздцы прекрасную (причем «прекрасную» вставлено Пушкиным) белую лошадь киргизской породы». Кстати, потом Пугачев, «не дождавшись казаков, которые хотели было подсадить его», «проворно вскочил в седло». Красивое единство всадника и лошади налицо, как и естественность и сила вожака народного восстания. Не может быть, чтобы эта «прекрасная белая лошадь киргизской породы» как-то не характеризовала ее хозяина, так же как и «белая собачка английской породы» - хозяйку: ведь животные подобраны хозяевами в соответствии со своими вкусами. О со- и противопоставлении в «Капитанской дочке» Екатерины и Пугачева немало писалось. Кроме того, обратим внимание на такой факт: кто из читателей может представить себе эту «английскую породу» собачки или «киргизскую породу» лошади? Названия народов фигурируют здесь скорее не для уточнения реалий, а для обозначения места происхождения породы и «тянут» за собой ассоциации «Запад-Восток». Екатерина с белой собачкой английской породы и Пугачев с прекрасной белой лошадью киргизской породы не маркируют ли, соответственно, силы цивилизации, Запада , но и отсутствия поэзии, с одной стороны, и силы стихии, поэзии, но и бунта, с другой? Эстетически это может быть обозначено слащавым сентиментализмом и бунтарским романтизмом.
Пруссия, прусский, швед, турки
Чаще всего названия этих народов употребляются в повести в значении «правильный военный противник». Василиса Егоровна причитает после казни мужа: «Свет ты мой Иван Кузмич, удалая солдатская головушка! Не тронули тебя ни штыки прусские, ни пули турецкие, не в честном бою положил ты свой живот, а сгинул от беглого каторжника!» Жена героя-коменданта не могла не знать, что, произнося эту фразу, навлекает на себя смертельную опасность, но не побоялась это крикнуть при всем народе и погибла так же героически, как и муж. В повести, имеющей эпиграф «Береги часть смолоду», выражение «честный бой» означает некое уважение к противнику, предполагает ясность его намерений, невозможность уклониться от боя.
«Штыки прусские» - имеется в виду Семилетняя война 1756-1763 гг. Прусская армия Фридриха II разбила французов и австрийцев в 1756 г. В июне 1757 г. русская армия (главнокомандующий – Апраксин) перешла на территорию Восточной Пруссии. Австрия, Франция, Россия объединились против Пруссии и Англии. Зимой 1757-58 гг. русские войска овладели Тильзитом и Кенигсбергом, осада прусской крепости Кюстрин произошла в 1758 г. Недаром в доме Мироновых около офицерского диплома на стене «красовались лубочные картинки, представляющие взятие Кистрина и Очакова»; Кистрин, или Кюстрин, - прусская крепость, Очаков – турецкая, этими воспоминаниями была тогда полна русская жизнь..
Не случайно поэтому Пугачев в доверительной беседе с Гриневым упоминает прусского короля Фридриха как возможного противника - таков теперь – международный - размах его мыслей после внушительных побед, одержанных над правительственными войсками:
«Как ты думаешь: прусский король мог ли бы со мною потягаться?
Хвастливость разбойника показалась мне забавна.
- Сам как ты думаешь? – сказал я ему, - управился бы ты с Фридериком?
- С Федор Федоровичем? А как же нет? С вашими енаралами ведь я же управляюсь; а они его бивали».
Кстати, среди возможных противников русских в войне с Пруссией мог быть и Петрушин гувернер мосье Бопре: ведь в его послужном списке сначала должность парикмахера в родном отечестве, потом – солдата в Пруссии. Напомним, что Дантес получил доступ в высший свет через прусского принца Вильгельма. Франция – Пруссия – «страсть к прекрасному полу» - нет ли тут какого-то намека?
В «военном» контексте упоминаются и шведы, и тоже как «правильные» противники. Иван Игнатьич, отказываясь быть у Гринева секундантом, говорит: «Слава богу, ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся», в том смысле, что даже косвенное участие в дуэли – недостойное старого солдата дело. Имеется в виду война со Швецией 1741-43 гг.
И Савельич говорит о вылазках Гринева против пугачевцев в том же духе: «И добро бы уж ходил ты на турку или на шведа, а то и грех сказать на кого». В последнем случае имеется в виду Северная война 1700-1721 гг. или сражения 1741-43 гг.
Во время русско-турецкой войны 1735-39 гг. армия Миниха (60-70 тыс. чел.) штурмом взяла турецкую крепость Очаков. И в начале Пугачевщины шла война с Турцией. Турция, кстати, - не западный, а восточный противник.
Интересна роль слова «голландские» в тексте повести. Голландские рубахи из знаменитого реестра Савельича (списка украденных пугачевцами вещей) ярко оттеняют западные бытовые пристрастия дворян, что особенно контрастирует с незамысловатой одеждой восставших, их восточными халатами, рубахами, штанами. Заметим, что слово «голландские» вставлено Пушкиным, и получился эффект противопоставления в диалоге с Пугачевым. Всмотримся в реестр Савельича - «Штаны белые суконные на пять рублей.
Двенадцать рубах полотняных голландских с манжетами на десять рублей.
Погребец с чайною посудою на два рубля с полтиною…»
- Что за вранье? – прервал Пугачев. – Какое мне дело до погребцов и штанов с манжетами?»
Эти «штаны с манжетами» в устах вожака крестьянского восстания показывают всю пропасть между народом и дворянами даже в бытовом смысле.
Итак, западные народы упомянуты в «Капитанской дочке» со следующими целями:
- противопоставить стихийность выступления пугачевцев правильному военному противнику;
- показать различие двух воюющих сторон, народа и дворян, даже в бытовом смысле.
Обратимся теперь к восточным народам, упомянутым в повести.
Башкирский, башкирцы
Сначала старому, изувеченному башкирцу отводилась Пушкиным особая роль: в «Башаринском плане» (авг.1833) читаем: «Башарин дорогою во время бурана спасает башкирца (le mutile –калека, изувеченный.- В.Ш.). Башкирец спасает его по взятии крепости – Пугачев щадит его, сказав башкирцу: «Ты своею головою отвечаешь за него». Башкирец убит – etc.» (8, кн.2,с.929).
В КД башкиры именуются как башкирцы, ни у одного из них в повести нет имени. Первое упоминание – как об опасном народе, враге: «Я слышал, - сказал я довольно некстати, - что на вашу крепость собираются напасть башкирцы», на что И.К. Миронов отвечает: «Башкирцы – народ напуганый, да и киргизцы проучены. Небось, на нас не сунутся; а насунутся, так я такую задам острастку, что лет на десять угомоню». Василиса Егоровна вспоминает, как раньше она боялась «проклятых этих нехристей», имея в виду башкир и киргизо; рисуя картину их нападений, она упоминает «рысьи шапки», что дополнительно говорит о дикости и агрессивности. Эта сцена проясняет ситуацию перед пугачевским восстанием.
В XIII веке башкиры были в составе Золотой Орды, с XVI века - во составе Русского государства.
В 1741 г. произошел бунт башкир, жестоко подавленный кн. Урусовым – 130 человек убито, у других отрезаны носы и уши. В повести действует «старый башкирец», изувеченный еще в этом 1741 г. и не смирившийся, примкнувший к восстанию Пугачева. В 1744 г., после образования Оренбургской губернии, вся территория, населенная башкирами, вошла в ее состав. «Сия обширная и богатая губерния, - читаем в «Капитанской дочке», - обитаема была множеством полудиких народов, признавших еще недавно владычество российских государей. Их поминутные возмущения, непривычка к законам и гражданской жизни, легкомыслие и жестокость требовали со стороны правительства непрестанного надзора для удержания их в повиновении. Крепости выстроены были в местах, признанных удобными, заселены по большей части казаками, давнишними обитателями яицких берегов».
Но в 1772 г. произошло убийство казаками генерал-майора Траубенберга, председателя следственной комиссии, который жестокими мерами хотел установить порядок, произошла своевольная перемена в управлении, жестокое усмирение бунта. С осени 1773 г. вся Башкирия была охвачена восстанием. Башкирам принадлежит первое место по количеству участников, масштабам выступлений, по роли в общей борьбе. Их вожди – Кинзя Арсланов, Салават Юлаев.
В КД «башкирцы» упоминаются чаще других народов (20 раз).
На протяжении всей повести «башкирцы» – одни из главных действующих лиц восстания: при взятии Белогорской крепости «башкирцы» – между казаками; очевидно, когда приступ сопровождался «страшным визгом и криками», «криком и визгом», - это голос «полудиких народов», голос дикой силы восстания.
После захвата крепости «башкирцы разогнали народ и нас представили Пугачеву», «башкирец» помогает вешать коменданта, вечером «башкирцы» стаскивают сапоги с повешенных, Зурин был отряжен против шайки местных «башкирцев», которых Гринев тут же называет «разбойниками и дикарями». «Башкирцы» – участники восстания в деревне Гринева («Пропущенная глава»): «Толпа крестьян, казаков и башкирцев окружала нас».
Особо отметим отношение рассказчика к « старому башкирцу» - в сцене подготовки к его пытке. 70-летний старик без ушей и носа (следы наказания в 1741 г.) был пойман «с возмутительными листами», что говорит о его бесстрашии, упорстве и несломленности. Его хотели допросить, но поскольку он молчал, решили пытать, но он, открыв рот, показал обрубок языка, и его отправили под арест. Ситуация, когда его хотели пытать (бить кнутом), а он затравленно озирался, сравнивается гуманным автором с картиной травли зверька, т.е. существа дикого, могущего жить только на воле, пойманного неразумными детьми: «Лицо несчастного изобразило беспокойство. Он оглядывался на все стороны, как зверок, пойманный детьми». Далее следует знаменитое «гуманное место» повести, обращение к «молодому человеку» во имя гуманизма, против «насильственных потрясений» общества. Изуродованный и к тому же старый человек, которого хотят пытать, вызывает «содрогание», он назван «несчастным», он «застонал слабым, умоляющим голосом». Но скоро все быстро меняется – тот же башкирец после захвата крепости очутился верхом на виселице и помогал казнить коменданта.
«Полудикие народы», «дикари» - это название в отношении башкир, киргизов, казахов, калмыков не несет лишь негативного и тем более презрительного смысла. К тому же «дикость» - термин, установившийся в европейской науке для наименования 1-го этапа человеческой истории, сменившегося варварством и цивилизацией. Впервые употребил термин «дикость» в этом значении английский философ Фергюсон (1767), по современной терминологии это палеолит и мезолит. Дикость, по-видимому, интересует, привлекает Пушкина. Обратим внимание на антонимы «дикие-домашние» в отношении животных, дикие - в состоянии свободы, домашние – в неволе. Страсть к воле, проявившаяся в поведении «башкирцев» в повести, особенно в образе «старого башкирца», несомненно, участвует в формировании положительного идеала повести. Воля, свобода – может быть, она в полном смысле слова только дикой и бывает?Романтическое противопоставление цивилизации и свободы имеет место, кажется, и в этой повести Пушкина.Дикость поступков, прямо-таки животное стремление к воле перекликается с образом волка, чуткого и осторожного, сметливого и хищного, не могущего жить без воли - аналога Пугачева. Еще один дикий – орел из «калмыцкой сказки» - тоже такой же свободолюбивый и такой же обязательно дикий. Вспомним стихотворение «Поэт» (1827), где приход поэтического вдохновения сопровождается «дикостью» поведения, противопоставленностью условностям общества. А Пугачев рассказывает Гриневу «калмыцкую сказку» «с каким-то диким вдохновением», к чему мы еще вернемся.
Кажется, имеет отношение к этнониму «башкирцы» и упоминание подарка Пугачева Гриневу – «башкирской лошади», которую ему на выходе из Белогорской крепости отдал урядник (он держал ее «в поводья»). Для читателя вряд ли есть разница в том, какой породы лошадь подарил Пугачев, и различить породы башкирскую и киргизскую (они упоминаются в повести) читатель не может (впрочем, во времена Пушкина, когда ездили на лошадях, их различали, конечно, лучше). Создается национальный колорит, образ дикой лошади, который Пушкин так любил (поэтому так часто рисовал и в поэзии, и в рисунках на бумаге).
«Башкирцы», башкирский – это имена неукротимого стремления к воле, дикой силы и жестокости восстания.
Киргизцы, киргизский
Впервые в тексте встречается слово «киргизцы» в значении воинственных племен, нападавших ранее на Белогорскую крепость; к моменту начала действия , по словам Василисы Егоровны, киргизцы «проучены».
В 1-й половине XVIII века значительная часть киргизов под натиском усиливавшихся калмыков мигрировала на Памир – Алтай, в Фергану. Во 2-й половине XVIII в. киргизы подверглисть нападению казахов. Долгое время, до 20-х гг. ХХ века, киргизы необоснованно смешивались с казахами. «Киргизцы» в КД – это, возможно, и киргизы, и казахи.
Василиса Егоровна привыкла к нападению «киргизцев» и размышляет о военных приготовлениях в Белогорской крепости: «Уж не ждут ли нападения от киргизцев? Но неужто Иван Кузмич стал бы от меня таить такие пустяки?» Тот же смысл – в мотивировке отказа комендантши уехать на время осады Белогорской крепости: «Слава богу, двадцать второй год в ней проживаем. Видели и башкирцев и киргизцев: авось и от Пугачева отсидимся!»
«Киргизскими» называются и степи: при приближении к Белогорской крепости видно было, что за берегами Яика «простирались киргизские степи». Слово «киргизский» здесь обозначает печальную отдаленность места службы Гринева от цивилизации, что поддерживается контекстом: «Свинцовые волны грустно чернели в однообразных берегах… За ними простирались киргизские степи. Я погрузился в размышления, большею частию печальные». Гринев скорбит по поводу того, что судьба занесла его « в глухую крепость на границу киргиз-кайсацких степей», киргиз-кайсаками русские ошибочно называли казахов, термин «казах» вернулся лишь в 1920-е гг., официально – в 1936 г.
Интересны национальные местные детали одежды у восставших русских. Страшный каторжник Хлопуша (Афанасий Соколов), один из приближенных Пугачева, русский по национальности, «был в красной рубахе, в киргизском халате и в казацких шароварах». И Пугачев, когда собрался везти Гринева из Берды в Белогорскую крепость, «был одет по-дорожному, в шубе и в киргизской шапке». Заметим, во второй раз Пушкин рисует Пугачева в национальной одежде восточных народов: татарские шаровары при его первом появлении, теперь киргизская шапка. В этом же контексте национальной специфики может фигурировать и уже упомянутая «прекрасная белая лошадь киргизской породы», предназначенная для Пугачева и, конечно, выбранная им самим. Напомним еще раз: наутро после казни в Белогорской крепости «все жители находились тут же, ожидая самозванца. У крыльца комендантского дома казак держал под уздцы прекрасную белую лошадь киргизской породы».
У В.И. Даля в очерке «Скачка в Уральске» («Сев. пчела», 1834, №255, 256) читаем об Оренбургском крае: «Башкирские, калмыцкие и киргизские кони – вот три главные породы здешнего края. Киргизская порода чище, их предпочитают башкирским. Киргизских лошадей используют для верховой езды, башкирские лошади привычны более к сельскому хозяйству, чем к верховой езде». Возможно, Даль, сопровождавший Пушкина в его путешествии по Оренбургскому краю, сказал об этих различиях Пушкину.
Кажется, что характеристика «прекрасная» относится не только к лошади самой по себе. Пушкин любил это животное, очень часто рисовал лошадь, и значительно чаще – без всадника, в движении. Это любование лошадью не может не переноситься на хозяина, тем более что некоторое время спустя Пугачев «проворно вскочил в седло, не дождавшись казаков, которые хотели было подсадить его».
Как и в случае с башкирским контекстом «Капитанской дочки», киргизский – это полудикий, опасный, но и притягательный для автора-рассказчика народ как несущий идею воли.
Калмык, калмыцкий
В «Капитанской дочке» показан лишь один представитель восточных народов на стороне правительственных войск – это Юлай, «крещеный калмык». Имя Юлая могло быть дано Пушкиным в память героя башкирского народа Салавата Юлаева. Юлай сделал коменданту важное донесение – урядник, вместо того, чтобы разведать силы противника, был у бунтовщиков, представлялся Пугачеву и долго с ним разговаривал. Комендант немедленно посадил урядника под караул, а Юлая назначил на его место.
Юлай выступает переводчиком при допросе пойманного «башкирца», собирается по приказу коменданта бить пленного плетьми, отводит его обратно в амбар.
Юлай жестоко поплатился за свою верность присяге – с началом приступа Пугачева под Белогорскую крепость голова Юлая была перекинута копьем через частокол. «Голова бедного калмыка упала к ногам коменданта», Маша была потрясена видом «окровавленной головы Юлая».
Остановимся на эпитете «крещеный калмык».
Русский мир «Капитанской дочки», где верят в Бога, где Его поминают, оттеняется от западного и восточного еще и с этой, православной, точки зрения. В устах Савельича «басурман» Бопре противопоставляется «своим людям», т.е. русским. Увидев нетрезвого Петра Гринева после симбирского трактира, Савельич вспомнил любившего хлебнуть лишнее Бопре: «Нечего сказать: добру наставил, собачий сын. И нужно было нанимать в дядьки басурмана, как будто у барина не стало и своих людей!» Здесь «басурман» - иноверец с другими бытовыми привычками, представлениями о должном.
Дикость, агрессивность «башкирцев», «киргизцев», нападавших на русские крепости, маркируется Василисой Егоровной тоже с этой стороны: «Тому лет двадцать, как нас из полка перевели сюда, и не приведи господи, как я боялась проклятых этих нехристей!»
И наоборот, «крещеный калмык» Юлай, не изменивший присяге, воспринимается как свой. Он и погиб как герой.
Калмыки в составе России в таком статусе: 1664-1771 гг. – Калмыцкое ханство, с 1771 г. – подчинение местной администрации Ставропольской губ, Области Войска Донского, Оренбургской губ. и Терской области.
В повести упоминается и «старая калмычка», рассказывавшая в детстве Пугачеву сказку о вороне и орле, знаменитую «калмыцкую сказку», играющую в формировании художественного смысла повести огромную роль. Очень важен, на наш взгляд, контекст употребления. «Слушай, - сказал Пугачев с каким-то диким вдохновением. – Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка». И после драматичного рассказа о вороне и орле, о выборе орлом краткой, но свободной жизни и отказе от долгой, но пресной, с отвратительной для брезгливой птицы пищей, снова: «Какова калмыцкая сказка?»
На сей день считается доказанным, что эта сказка не взята из калмыцкого фольклора, т.к. ее фольклорный первоисточник до сих пор не установлен. Похожая была записана в ХХ веке на Южном Урале, но, возможно, это из Пушкина. Возможно, сказку о вороне о орле сочинил сам Пушкин.
Для чего нужно было Пушкину называть ее «калмыцкой»?
В «Братьях разбойниках» (1821-22) калмык (вместе с «башкирцем») назван «диким сыном степей», похожая формулировка («и друг степей калмык») будет присутствовать в итоговом «Памятнике» 1836 г. при перечислении народов, которые «назовут» в будущем имя поэта. Единение со степью – главная характеристика калмыка в этих произведениях.
«Калмычке» - так называется стихотворение Пушкина 1829 г. «Дикая краса» калмычки, пока поэту «запрягали коней», чуть не увлекла его вслед «кибитке». Сравнение ее особенной внешности, ее дикости с привычками «образованных» барышень его круга происходит, кажется, не в пользу последних. Дикость неразрывна со свободой, а ее лишены сатирически изображенные девицы: «Ты не лепечешь по-французски, Ты шелком не сжимаешь ног, По-английски пред самоваром Узором хлеба не крошишь, Не восхищаешься Сен-Маром, Слегка Шекспира не ценишь…» В этом небольшом отрывке Запад (представленный французским языком, французскими политическими деятелями, итальянским языком, английскими привычками и Шекспиром) явно противопоставлен Востоку («дикая краса», «кибитка»), причем Восток, со своей стороны, явно не в проигрыше – если не в образованности (кстати, в случае с барышнями это полуобразованность, см. их оценку Шекспира), то в поэзии жизни. «Степи», «кибитка кочевая», «твой взор и дикая краса» манят свободой, о которой так мечтал поэт.
В «Капитанской дочке» не случайно соседство «дикого вдохновенья» Пугачева и этой сказки. Дикий народ смог сложить сказку о воле. Видимо, сказка о вороне и орле в повести могла быть и русской, но калмыцкий контекст придает поступку орла (отказ от поедания падали) смысл выбора дикой воли. И в программном упомянутом «Поэте» (1827) Пушкин описывает поэта (причем его душа сравнивается с орлом) в состоянии вдохновения, отрешенного от света, при помощи эпитета «дикий» - «бежит он, дикий и суровый…»
Приход поэтического вдохновения сопровождается «дикостью» поведения, противопоставленностью условиям общества.Даже кажется, что мелькнувший в в сцене допроса Гринева в главе «Суд» «ловкий и приятный в обращении молодой гвардейский офицер» - персонаж из-за этих качеств скорее отрицательный. Кстати, и поведение самого Пушкина во время дуэльных событий 1836-37 гг. лощеное светское общество именовало «диким». У Пушкина «дикий» - качество природное, естественное: «Маша перестала со мною дичиться», т.е. дичиться с незнакомым – знак естественности поведения. Вспомним Татьяну Ларину: «Дика, печальна, молчалива, Как лань лесная, боязлива…»
Татарин, татарский
Не забудем, что в первую встречу с Гриневым Пугачев – в татарских шароварах, причем это слово заменило прежнее «казацкие»: «На нем был оборванный армяк и татарские шаровары». После того как Казань была взята Иваном Грозным, с 1552 г. Казанское ханство перестало существовать и татары вошли в состав России.
В эпиграфе к главе VIII «Незваный гость хуже татарина. Пословица» имеются в виду монголо-татары. В этом значении употреблено слово «татары» и в знаменитом письме Пушкина к Чаадаеву от 19 окт. 1836 г. (одновременно с окончанием КД): «Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу… Татарское нашествие – печальное и великое зрелище» (16, с.392, 393).
Татарское обрамление или, если угодно, «татарский мотив» - очень, на наш взгляд, значимый в эпизоде поездки Гринева и Пугачева (да еще Савельича) из Берды в Белогорскую крепость для вызволения Маши.
Вот начало этого дня. «Поутру пришли меня звать от имени Пугачева. Я пошел к нему. У ворот его стояла кибитка, запряженная тройкою татарских лошадей». Смысл этого пояснения (татарских) поначалу неясен.
Они уселись в кибитку. «В Белогорскую крепость!» - сказал Пугачев широкоплечему татарину, стоя правившему тройкой». «Татарин» обращает на себя внимание уже потому, что вначале было: казаку. Этот татарин нужен, как увидим, не только для местного колорита. Он «возникнет» в конце эпизода на очень важном месте. Во время поездки Пугачев делится с Гриневым планами похода на Москву, возникает фигура Гришки Отрепьева, судьба которого не страшит Пугачева; в объяснение своей жизненной позиции он рассказывает «калмыцкую сказку» в доказательство красоты короткой, но полнокровной жизни. И далее мы видим реакцию Гринева на эту аллегорию: «жить убийством и разбоем значит, по мне, клевать мертвечину.
Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь каждый в свои размышления. Татарин затянул унылую песню; Савельич, дремля, качался на облучке. Кибитка летела по гладкому зимнему пути…»
Кажется, что эта унылая песня на непонятном языке – важное звуковое обрамление дум двух героев, дум нелегких и печальных, возможно, неразрешимых…
Восточные народы, названные в «Капитанской дочке», а также бытовые предметы, породы лошадей, ими поименованные, противопоставлены, на наш взгляд, западным. Цивилизованность, высокий уровень экономического развития, просвещение, хотя и свидетельствуют об историческом прогрессе, сопровождаются «человеческими потерями» - сугубой рациональностью, отсутствием душевной открытости, пороками; этот руссоистский взгляд у Пушкина приобрел вид недоверия к выскочкам из новых дворянских родов в ущерб старинным; наоборот, дикость или полудикость, хотя автор-рассказчик и понимает необходимость «усмирения» этих народов во имя государственных интересов, имеет для автора особенную, звериную, что ли, поэзию воли. Не оправдывая пугачевцев, автор в то же время не может не любоваться этим диким стремлением к воле.
Вожатый Гринева, вожак этой дикой вольницы, олицетворяет стихийную, «буранную» силу восстания, при этом русскую широту души, вмещающую и порыв благодарности и кровожадную жестокость.
Обратимся же к слову «русский». В повести есть слово «российский» это об орденах, государях, его мы исключаем из анализа как обозначающее не народ, а страну.
Слово «русский» в повести «Капитанская дочка» обозначает основной народ, населяющий Россию, и употребляется в подавляющем большинстве случаев для отличия этого народа от иностранцев и нерусских народов России, для обозначения реалий русской жизни в противовес бытовым и моральным других народов.
«Под его (Савельича. – В.Ш.) надзором выучился я русской грамоте» (когда отец выписал француза) , вместо обучения ребенка французскому и немецкому языку Бопре выучился от него «кое-как болтать по-русски», Бопре предпочитал «русскую настойку» «винам своего отечества», «русска поговорк» про ежовые рукавицы в устах немца Андрея Карловича непонятна ему, «Али бельмес по-русски не разумеешь?» при допросе башкирца, или в «Пропущенной главе»: «Один из них был старый чуваш, другой русский крестьянин, сильный и здоровый малый лет 20-ти».
Но есть одно выражение со словом «русский», где нет противопоставления другим народам: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» Было: «свирепый, бессмысленный и беспощадный!», но «свирепый» убрано, видимо, потому, что есть однокоренное слово в предыдущем предложении: «состояние всего края, где свирепствовал пожар, было ужасно…» «Свирепый» - это о звериной сущности восстания: и о звериной тяге к свободе, и о звериной же жестокости как средстве ее добычи. «Свирепость» - это и природная жестокость климата: «буран еще свирепствовал», тот самый буран, из которого вышел спаситель Гринева, его невесты и губитель родителей невесты.
Интересно, что русский бунт – «бессмысленный и беспощадный» не только со стороны восставших. «Шайки разбойников злодействовали повсюду; начальники отдельных отрядов (имеются в виду правительственные войска. – В.Ш.) самовластно наказывали и миловали (в «Пропущенной главе есть продолжение: «самовластно наказывали виноватых и безвинных». – В.Ш.); состояние всего обширного края, где свирепствовал пожар, было ужасно… Не приведи Бог…»
Т.е. русский бунт «беспощаден» с обеих враждующих сторон; такова, видимо, национальная специфика гражданской войны в России.
В «Пропущенной главе» есть продолжение повторенного знаменитого отрывка про «русский бунт»: «Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, ли молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка» Иллюстрация русской пословицей и апелляция к ней – веский аргумент в объяснении причин предостережения от русского бунта.
В выражении «русский бунт» вряд ли слово «русский» обозначает русское в противоположность нерусскому; наоборот, это слово «русский» здесь, кажется, означает «русские и другие восставшие народы». Но бунт не назван «российским», потому что на существе бунта отразилась национальная специфика русских, бунт даже высвобождает бессмысленную жестокость русского поведения в отсутствие власти. Это, однако же, слова, так сказать, Гринева, а не Пушкина, но оба при этом не могут не испытывать невольной симпатии к главе восстания.
Верность присяге, широта души, благородная память о добре, неукротимое стремление к свободе, звериная жестокость и бесстрашие, удаль и талант – все это русский народ, расположившийся между Западом и Востоком – таково послание Пушкина своему отечеству в его последней большой вещи. О своей родине он писал в упомянутом письме к Чаадаеву (отрицавшему подлинную историческую жизнь русских) от того 19 октября 1836 г., коим помечена и «Капитанская дочка»: «клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал»(16, с.393). История дана Богом, следовательно, в нее надо вглядываться, чтобы уяснить ее подлинный смысл – вот ответ Пушкина скептику Чаадаеву.
Хотя голландские рубашки и французские книги Гринева, татарские шаровары и киргизская шапка Пугачева показывают разницу их культурных пристрастий, влияние Запада и Востока, цивилизации и дикости, но это один народ, у которого принято беречь честь смолоду, помнить о Боге, народ открытый, великодушный и радушный, по-семейному теплый, в котором борются стремление к государственности и дикая воля, нераздельная с кровожадной жестокостью, звериной свирепостью, который жалеет сироту и у которого «долг платежом красен» - это о знаменитом заячьем тулупчике. Пословичная стихия объединяет русский народ от Гринева до Пугачева, и это особенно впечатляет на фоне неловких выражений француза и немца («не был врагом бутылки», «миленькие вдовушки в девках не сидят»), непонимания немцем русской поговорки «держать в ежовых рукавицах».
Пословица, два раза употребленная Пугачевым, «казнить – так казнить, жаловать – так жаловать», «казнить – так казнить, миловать – так миловать», по существу, не поддается логике, особенно юридической, а лишь отражает русский дух, который во всей широте тут проявился.
«Через сказку и песню Пугачев приобщен к вековечным чаяниям народа, основам его миросозерцания», - пишет Н.И. Петрунина.(У истоков КД//Петр, Фридлендер. Над стр.Пуш1974,с.120-123). Но через пословицы и поговорки – связан с Гриневым и Мироновыми. «Жили душа в душу, расправа была коротка, да потянет лямку, да понюхает пороху, держать в ежовых рукавицах, хлебнуть лишнее, грех попутал… Береги платье снову, а честь смолоду, Семь бед – один ответ, Стерпится – слюбится, Худой мир лучше доброй ссоры, Брань на вороту не виснет, Казнить – так казнить, миловать – так миловать, Повинную голову меч не сечет… - все это основы мировидения русских от мужика до царя, от …
В самом этом выражении «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» - призыв к Божьему заступничеству России и ее народов. Но это выражение, увы, не означает обращения к Богу с целью не допустить бунт, тогда бы было: Не дай Бог быть бунту в России! Видимо, по Пушкину, бунт все же будет, просто он не завидует тому, кто это увидит.
Таков смысл употребления названий народов в «Капитанской дочке» Пушкина.
