Личность и историческая судьба украинского гетмана Ивана Степановича Мазепы (1644 – 1709) сделали его героем многих произведений искусства. О нем мы знаем в основном из «Полтавы» А.С. Пушкина и оперы П.И. Чайковского «Мазепа», написанной по Пушкину же. Мазепе посвящена обширная литература в современной международной историографии, где он рассматривается в кругу проблем, связанных с государственной идеологией.
Меня интересует не политическая сторона вопроса, а Мазепа как предмет, главным образом, современной ему литературы.
В докладе рассматриваются произведения в стихах и в прозе, посвященные Мазепе, в которых он предстает как герой и как антигерой. Большинство из этих текстов малоизвестны или совсем неизвестны. Внутреннюю драматургию анализируемым текстам придает то обстоятельство, что некоторые из авторов, ранее прославлявших Мазепу, выступили в роли его хулителей. Затрагивается также вопрос о традиции восприятия образа Мазепы в западноевропейской литературе XVIII – первой половины XIX вв.
О гетмане Мазепе еще при его жизни писали в стихах и в прозе, на церковнославянском и на книжном языке Юго-Западной Руси – «простой мове», на польском и латинском языках, греческом и даже арабском. Среди авторов – представители духовной элиты, такие хорошо известные в истории литературы имена, как Стефан Яворский, Димитрий Ростовский, Феофан Прокопович, Иоанн Максимович, Иван Величковский, а также авторы, имена которых мало что говорят современному читателю. Как своего сюзерена гетмана Мазепу прославляла украинская шляхта: поэт Филип Орлик, любимец Мазепы, бывший под конец его гетманства генеральным писарем, поэт Ян Орновский и другие авторы, оставшиеся безымянными. Мазепа, пожалуй, самая репрезентативная фигура в восточнославянской панегирической поэзии рубежа XVII-XVIII в.В 1687 г. Мазепа был избран гетманом войск запорожских и осыпан царскими милостями. Как представитель российской государственной элиты он был тесно связан с широким кругом столичной как светской, так и духовной аристократии. Ему благоволили царевна Софья и князь В.В. Голицын. Петр Великий приблизил его к себе как верного сторонника и пожаловал ему в 1700 г. орден Андрея Первозванного в надежде укрепить западный форпост растущей империи. Однако Мазепа недолго оставался верен новому покровителю. Стремясь отторгнуть Украину от России, он вел тайные переговоры вначале с польским королем Станиславом Лещинским, а затем – со шведским королем Карлом XII, на сторону которого открыто перешел в октябре 1708 г., после вторжения шведских войск в Россию. После поражения под Полтавой он бежал вместе с Карлом XII. Покинутый казаками, преданный государственной и церковной анафеме, Мазепа умер под Бендерами в том же году.События 1708 г., когда Мазепа изменил присяге, данной Петру I, катастрофически отразились не только на репутации исторического образа гетмана, но и на судьбе посвященного ему литературного наследия. Произведения, написанные ранее в его честь, сохранились со следами цензуры, дошли в малом количестве экземпляров, часто дефектных. Имя его в текстах вычеркивалось или вычищалось.
Отсутствие титульного листа или фрагментарность текста в дефектных экземплярах осложняет проблему идентификации произведений. Библиографической редкостью является безымянный латинский панегирик «Капитолий вечной славы» («Capitolium perennis gloriae», 1690). Единственный в настоящее экз. имеется в РГБ (инв. 7457), однако без титульного листа, что стало причиной библиографического курьеза: текст описан как приветствие Мазепе от Феофана Прокоповича в 1688 г. (Феофану исполнилось тогда семь лет!). Произведение удалось идентифицировать благодаря описанию, сделанному в 1920 г. по экз. из частного собрания главы Польского геральдического общества во Львове. Судьба данного экземпялра в настоящее время неизвестна.
На церковнославянском и «простой мове» написаны посвятительные предисловия и стихи на герб Мазепы в церковных изданиях Киева и Чернигова. Имя Мазепы присутствует наряду с именами царя Петра и патриарха «всея Руси» также в послесловиях православных изданий не только на церковнославянском языке, но и на польском. Именем Мазепы освящена проповедь Стефана Яворского «Виноград Христов» (Киев, 1698), произнесенная в церкви на венчании племянника Мазепы, царского стольника Иоанна Обедовского, в присутствии самого гетмана.
К Мазепе обращены и отдельно изданные торжественные панегирики на польском и латинском языках (или в смешанных польско-латинских текстах): «Муза Роксоланская о триумфальной славе и фортуне …пана Ивана Мазепы…польским ритмом оглашенная» (Чернигов 1688) Яна Орновского; «Эхо голоса, зовущего в пущу…» ([Киев] 1689), – геральдико-эмблематическая композиция Стефана Яворского, охарактеризованная самим автором как «памятник» добродетелям Мазепы, воздвигнутый «любовью к литературе и смирением» («Hoc Literale Amoris ac submissionis meae Tuis Virtutibus erigo Monumentum»); «Алкид Российский, коронованный триумфальным лавром» (W Wilnie 1695) Филипа Орлика.В ряду изданий, посвященных Мазепе, особое место занимает сборник «Зерцало от Писания Божественного» (Чернигов, 1705), с текстами на церковнославянском, польском и латинском языках. Составлен «трудолюбием» Черниговского коллегиума в честь своего покровителя Мазепы.Современники характеризуют Мазепу как «властелина земли Мало-Российская», мецената, патрона и благодетеля, прославляют за ратные заслуги и религиозные добродетели, заботы о церковном строительстве, изобилие щедрот и победы над татарами и турками. Иоанн Максимович пишет, что царь Петр Алексеевич, зная «мужество, верность, мудрость» Мазепы, приблизил его к себе: "Царскую к нему изявил милость", - и характеризует гетмана как сподвижника Петра и верного слугу престола:
Православний Монархо мужа благонравна,
Вѣрна себѣ чловека, добротою явна
Избра, возвеличе и всѣм сердцем возлюби,
К гетманской кавалерску честь му усугуби.
Панегиристы не могли пройти мимо того факта, что гетман Мазепа стал кавалером первоучрежденного и высшего ордена Российской империи – Ордена Андрея Первозванного: «В Малой России Перва Кавалера збранна / Апостола Андрея Чину первозванна» [Зерцало 1705, л. [8] – стихи на герб Мазепы; л. [79] об.].
Награждение Мазепы этим орденом актуализировало летописную легенду об апостоле Андрее и водружении им креста на горах киевских: «Апостолом Андреем крест в ней (“Малой России” – Л.С.) водруженный, / Иоанном гетманом зритъся процвѣтенный» [Иоанн Максимович 1707, л. 9].
В трагедокомедии Феофана Прокоповича «Владимир» (1705) Киево-Могилянская академия, покровителем которой являлся Мазепа, знаменательно именуется «преславной Академией Могило-Мазеповианской Киевской», в заключительной сцене появляется святой апостол Андрей, расточающий похвалы Мазепе как «вернейшему вожду», имеющему в своем гербе утвержденный на якоре крест и побеждающий им врагов: «Твое бо в щитѣ благородство носит / Крест самаго Господа на вся супостати страшний». Воспитанники Академии приветствуют «превеликаго своего ктитора» полной формулой титулования, которая вошла в заглавие драмы: «Ясневелможного Его Царского Пресвѣтлого Величества Воиска Запорожского Обоих Стран Днепра Гетмана и Славнаго Чину Святого Андрея Апостола Кавалиера».
Посвящения, построенные однотипно, включают истолкование символики герба Мазепы, принцип тезоименитства, основанный на поэтике имени, и разворачивают систему параллелизаций.
Герб Мазепы, так называемый Kurcz (библейский вилочный крест в форме греческой буквы U, утвержденный на якоре, со звездой и полумесяцем по сторонам) сопровождался в изданиях стихами, в которых условность «гербовых клейнодов» подвергалась символическому истолкованию. Эмблематика герба Мазепы, как и его заслуги, истолковывались в свете господствовавших идеалов эпохи – рыцарство и религиозность.
В культуре XVII в., где принцип Nomen est omen был столь значим, имя Мазепы с его этимологическим значением использовалось как способ риторической разработки панегирического образа: «Ioannes hoc est Gratia» [Стефан Яворский 1689, 38], Иван – «тезоименитый благодати» [Зерцало 1705, л. 5 об.].
В текстах на церковнославянском языке и «простой мове» образ Мазепы соотнесен с библейскими контекстами: Гедеон, Иисус Навин, Давид, Соломон, Иоанн Предтеча, Иоанн Богослов.
Церковное строительство, которому Мазепа щедро покровительствовал, дало риторам повод для уподобления его «премудрому Соломону», построившему дивный храм Господу. Оказалось, однако, что гетман превзошел библейского мудреца не только в том, что возвел монументальные строения и благоволил соорудити в Чернигове «трыумфальный знак каменный» – «Колиос» («Дзвонницу»), превосходящий высотою храм Соломона, но и в благочестии [Зерцало 1705, л. 5 об.-6].
Префект Черниговского коллегиума, иеромонах Антоний Стаховский сравнивает Чернигов, расположенный на Болдинских горах, с новым Иерусалимом, который открылся в Апокалипсисе в видении святому Иоанну Богослову как сходящий от Бога с небес святой град, украшенный, как невеста. Но если Иоанн Богослов лишь увидел «град украшенный», то Иоанн Мазепа, опять-таки превзойдя библейского героя, сам украсил «одушевленный Град Божий, сходящий с небесе» – Чернигов, «не камением простым», но «дражайшим златом и сребром», исткал Богородице, как невесте, «прекрасную царскую порфиру» – «киот среброкованныи» [Зерцало 1705, л. 6].
Библейские авторитеты оттеняли воинские заслуги, религиозные и моральные добродетели прославляемой персоны. И лишь одна параллель в этих текстах соединяет образ Мазепы с античным героем: его прославляют как «храбраго нового Геркулеса и перваго мужественнаго в России кавалера» [Зерцало 1705, л. 5].
К Мазепе применялись также образы космического ряда, изначально принадлежащие к сакральной топике и усвоенные впоследствии придворным искусством. Так, обращаясь в проповеди «Виноград Христов» (Киев, 1698) к Мазепе как своему «патронове», «добродею», «защитителеве», Стефан Яворский благодарил его за благодеяния, оказанные по возвращении «з наук, з полских сторон», восклицая с поэтическим воодушевлением: «…щоколвек естем, щоколвек могу, щоколвек мѣю, все то велможности вашей аки моему Источнику, моему Солнцу, моему Небу приписую» [Стефан Яворский 1698, л. 4].
Черниговские неопоэты, воспитанники третьего начального класса (Syntaxis), взывающие к мудрецам с вопросом: «Co iesteś waleczny Hetmanie?», слышат заверение в том, что он есть «солнцем Российского неба, украшенным светом планет твоего герба»:
Spytaćbysię; Сo iesteś waleczny Hetmanie?
Jiakie mądrych głów iest o tobie mniemanie?
Rzekną że slońcem iesteś Nieba Rossyiskiego
Światłem Herbowych Planet twych ozdobionego.
[Зерцало 1705, л. 10-10 об.]
Польско-латинские панегирики Мазепе предпочитают реминисценциям из Священного Писания античную мифологию. Их авторы (Ян Орновский, Стефан Яворский и Филип Орлик) прославляя Мазепу, мифологизируют реальную историю. В рассказ о военных событиях, в которых участвовал Мазепа за выход России к Черному морю, вплетаются мотивы мифов о Трое, Геркулесе и Язоне. Пафос воспевания в поэме Орлика достигает необычайных высот, когда доблестный («waleczny») гетман изображается как Российский Юпитер («Iowisz Rossiyski»), что приравнивает его к самому царю Петру, названному в поэме Юпитером Московским («Moskiewski Iowisz»). Мазепа показан его верным помощником и соратником.
В поэме Орлика явственно отразилась давняя мечта православного славянства водрузить крест на святой Софии в Константинополе. Поэт видит, что на небесах предрешено счастье российскому монарху разгромить турок («стамбульскую горгону») и воскресить греческий трон. Петр станет первым, кто воздаст Христу в похвалах и благодарности молитву в храме, где после падения Константинополя муфтий «wyie Machmetowi». И, обращаясь к Петру, поэт заявляет, что в осуществлении этих планов надежным помощником ему будет Мазепа - «храбрый твой Алкид» («dźielny twoy Alcides»).
Ключевым в панегириках Мазепе стало именование его «Российским Алкидом» (одно из греческих имен Геракла - Алкид, латинское Геркулес). Прежде чем Филип Орлик вынес этот образ в заглавие своего панегирика «Alcides Rossiyski» (1695), ту же античную реминисценцию использовал Ян Орновский: «Rossyjskiego Alcida cnotą thron zmocniony» [Орновский 1688, л. 10], затем к ней прибег Стефан Яворский в подписи к геральдико-эмблематическому изображению: «Некогда рука Геркулеса укротила семиглавую Гидру, / [ныне] Российского Алкида страшатся турецкие чудовища» («Septicipem quondam edomuit manus Herculis Hydram, / Rossiacum Alcidem Turcica monstra pauent») [Стефан Яворский 1689, л. 113].
Имя Геракла-Геркулеса – концепт из разряда героической топики. Следующим после Мазепы Геркулесом стал Петра I, появившийся в образе «Нового Российского Геркулеса» в начале XVIII в. на триумфальных вратах в Москве (1703).
Поскольку большинство мотивов в литературе барокко взято из такой античности, которую постренессансный синтез примирил с христианством, оказались возможны причудливые определения: Мазепа – «Святой Геркулес Андрей Божественнейший» («Sanctior Hercules Andreas Diuinissimus», «Российский Нептун Андрей Божественнейший» («Rossiacus Neptunus Andreas Diuinissimus») – парадокс, оправданный поэтикой остроумия.
В смешении настоящего и антично-мифологического, герои сегодняшнего дня и прошлого, мифологические персонажи аллегорически соосвещают друг друга, миф отражается в истории, история в мифе: «Bułowładny Alcid» Мазепа, он же - Российский Марс («Mars Rosski») топит турков в кровавой пене над турецким Босфором: «…Twoy Mars krwawy / Bitnego idąc Annibala w tropy / Dobiegł zwyćięzkiey na Pegażie sławy…» («Твой кровавый Марс, следуя храброму Ганнибалу, донесся на Пегасе до победной славы») [Орновский 1688, раздел «Poetyczny present»]. Мазепа – Российский Юпитер («Iowisz Rossiyski») сражается с крымскими циклопами, Геркулес «swą buławą gromiąc, ogniem pali Marsowym» [Орлик 1695, л. 161]. Мазепа – «Kato czyli Licurgus rostropny w pokoiu», Россия имеет в его лице великого завоевателя – «своего Камилла» (аллюзия, отсылающая к римскому полководцу IV в. до н.э.).
Поэтическим энтузиазмом исполнены описания побед храброго Российского Алкида. Слава Мазепы превзошла славу древних греков и римлян: «Greckie y rzymskie sławę przeszedł sam Hetmany» [Орновский 1688, л. 8]. Своими военными успехами Мазепа затмил Ганнибала, он – «Annibale superior» [Капитолий 1690, л. 101]. Стефан Яворский, прославляя Мазепу, называет его Dux Illustrissime, Dux maxime, Dux invictissime, Dux Gratiosissime, Dux Bellicosissime, Dux Gloriosissime, Dux Constantissime, Dux victoriosissime [Стефан Яворский 1689, л. 127-130 об.; раздел «Anacephalaeosis»] (правитель сиятельнейший, величайший, милостивейший, воинственнейший, славнейший, непоколебимейший, всепобеждающий). Те же определения повторяет Филип Орлик. Суперлативы выделены прописными буквами. Для прославления применяются и другие стилистические фигуры и синтаксические конструкции, обсуждаемые в старых грамматиках в разделе «De Constructione figurata». Вот как служат, к примеру, описанию заслуг гетмана Мазепы категории единственного и множественного числа:
Pluralia mu verba należą dostoyńie
Aby zacność dzieł iego ogłasżały hoynie.
Ne może singulari verbo być chwalony,
Ktorego dziełami swiat znaczńie napełniony [1] .
[Зерцало 1705, л. 10]
Похвала гетману оформляется в пышные гиперболы:
Ile się gwiazd niebieskich w liczbie nalesc może
…Tyle pochwał niech będzie tobie cny Hetmanie[2].
[Зерцало 1705, л. 12 об.]
Барочные формулы выливаются в видения с буйными экстазами: на Виленском Парнасе звучит победная песнь Аполлоновой лютни. Феб, Хлорис, Гемера организуют пространство триумфального торжества: «A w Tulipany / Parnas przybrany» [Орлик 1695, л. 179] (И тюльпанами украшен Парнас). Нимфы исполняют испанский танец: «a Oready, / wespoł z Naiady, / W takt Sarabandy pląsały gońione, / w Balet ćwiczone» (И обученные балету Ореады вместе с Наядами танцевали в такт сарабанды). Возникает образ триумфальной квадриги с восседающим на ней Триумфом в наряде из сидонского пурпура, за ним несут трофеи – свернутые турецкие хоругви, чтобы продемонстрировать силу побежденного противника. Российского Алкида, сокрушившего оттоманскую Гидру, встречают так же, как приветствовали античного полководца: «Tak Pompeiusza / Y Tulliusza / W Capitolium Lwy wiozły w karećie» (Так у Туллия [3] львы везли Помпея в капитолий в карете). В знак победы триумфальным огнем горели светильники, громкие трубы играли победную песнь «na znak triumfa»: Россия вводит Мазепу в Капитолий, усаживает доблестного гетмана в янтарное кресло и увенчивает лавром. Российский Капитолий видится поэту с множеством коринфских колонн, украшенных резными изображениями подвигов Мазепы, стены покрыты изнутри янтарем, а порог Капитолия – из чистого золота («Prog zaś y wrota / Z samego złota»). К Мазепе обращается Золотой Феб: «Nakłoń twe uszy / Gdy w paen wzruszy / Tytan swą Lutnię niech choć iedna Klio / Zabrzmi ci IO» (Приклони свои уши, когда Титан настраивает на пэан свою лютню, пусть хоть Клио провозгласит тебе «Ура!»). Атмосферу торжества наполняют ликующие аккламации: «Io Paean! Io Victor! Io triumphe!» (Ура! Ура, победитель! Ура, торжествуй!) [Орлик 1695, л. 177 об. - 181 об.].
Полюбившиеся формулы приветствий переходили из произведения в произведение. Изречение 'Non plus ultra', означающее 'до крайних пределов', 'самый лучший', включено в одну из геральдико-эмблематических композиций из панегирика Стефана Яворского «Эхо голоса…», где изображен герб Мазепы и турецкий монстр-дракон, поверженный силою светового потока, исходящего от звезды и полумесяца – элементов герба Мазепы. На перекладине гербового креста – надпись 'Non plus ultra' как девиз эмблемы [Стефан Яворский 1689, 113].
Этой же формулой Филип Орлик символически обобщил содержание своего панегирика, заключив ею текст «Российского Алкида», на что, кстати, обратил внимание читателя в пространном заглавии на титульном листе: «…ná Krzyżowym swym Kolossie, Terminalne zapisał lemma: Non plus ultra» (…на кресте своем колоссе написал заключительный девиз: Non plus ultra). Та же лемма положена в основание одной из частей панегирика - фигурной композиции в виде пирамид ального обелиска на латинском языке [Орлик 1695, л. 182]. Девиз 'Non plus ultra' цитируют черниговские «неопоэты», эти слова достойны того, чтобы высечь их «диамантом»:
Одним словом, Мазепа – тот, про кого «…достойно рещи древние словеса: не бысть прежде его, подобен ему, и по нем не будет», - как сказано в предисловии к «Зерцалу…».
Панегиристы украшали свои тексты символическими графемами. Графический рисунок гербового креста Мазепы образуется в «Российском Алкиде» сочетанием строф, состоящих из стихотворных строк разной слоговой длины, их поверхность пронизана игрой в анаграммы, обнаруживающей себя выделением особой графикой (прописные буквы жирного шрифта): «Ian Mazepa Hetman Woysk Ich Carskiey Przeswietney Mosci Zaporozskich» [Орлик 1695, Л. 178 об.]. В честь Мазепы-Марса, победившего «мусульманского змия», воздвигнута «Триумфальная арка» («Arcus Triumphalis») – фигурное стихотворение с акростихом [Орлик 1695, 182 об.], охватывающим начальные буквы не только строк, но также полустиший и даже концы строк.
Сооружаемые из слов триумфальные арки, пирамиды-обелиски, капитолии, колоссы, монументы славы отвечали идее возвеличения образа Мазепы. Архитектурные метафоры в названиях произведений, были излюблены в эпоху барокко и выражались в графической композиции текста.
Стихи из разряда сarmen figuratum, в частности, триумфальная арка с идущей еще от средневековья идеей splendor Imperii, пирамида, символизирующая добродетель, устойчивость, силу и выносливость – графические концепты.
Нарядные, праздничные польско-латинские панегирики Мазепе с использованием эмблематики и геральдики, эти многосоставные композиции, сочетающие искусство слова и изображения, могут быть признаны по изощренности литературного стиля одним из высших достижений восточнославянской панегирической поэзии конца XVII в.
Гиперболические сравнения Мазепы с Соломоном и Ганнибалом, суперлативы и буйные экстазы входят в эстетическую природу придворного искусства. Риторической идеализации требовали и законы жанра. Киевская Риторика (1698) содержит предписание: «Намереваясь восхвалить славнейшаго вождя Иоанна Мазепу или другаго какого-либо героя, можешь аллегорически назвать его Отцом Отечества». Риторы готовы были соединить с именем Мазепы формулу Отец Отечества раньше, чем она украсила титул Петра Великого, который официально принял этот титул во время торжественного празднования Ништадского мира 22 октября 1721 г.
Экзотическим цветком в букете панегириков, поднесенных Мазепе, являются стихи на греческом и арабском языках в Евангелии (1708), изданном на средства гетмана Мазепы для православных арабов Антиохийским патриархатом в новооснованной в начале 1700-х годов православной типографии в сирийском городе Алеппо (Халеб), которая просуществовала до 1721 г.
К настоящему времени известны два экземпляра Евангелия Мазепы. Один из них хранится в Российской национальной библиотеке (Санкт-Петербург), Другой находится в Бухаресте и принадлежит Библиотеке Румынской академии (шифр: 155 А). Издание обращает на себя внимание комплексом посвященных гетману текстов на греческом, церковнославянском и арабском языках.
На титульном листе Евангелия ― заглавие на арабском языке. На обороте титульного листа ― герб Мазепы: в поле герба помещен знак Ордена Андрея Первозванного ― косое распятие, наложенное на крест Мазепы. Изоб¬ра¬жение герба Мазепы сопровождается криптограммой его имени и титула кириллическими бук¬вами (и одной греческой – сигма): Г. I. М. В. Е. Ц. П. В. З. Σ. Ч. С. А. А. К. Она расшифровывается следующим образом: «Гетман Иоанн Мазепа Войск Его Царского Пресветлого Величества Запорожских, Славного Чина Святого Апостола Андрея Кавалер». Содержание криптограммы переведено на греческий язык в строках, помещенных над изображением герба и под ним; в переводе: «Милостью Божией Иоанн Мазепа, Гетман Запорожских войск Его Тишайшего царского величества и Кавалер славного ордена святого апостола Андрея Первозванного».
На лицевой стороне второго листа ― две греческие эпиграммы в честь Мазепы, написанные элегическим дистихом (чередование гекзаметра и пентаметра), с предваряющей их надписью; в первом стихотворении ― четыре строки, во втором ― десять. Расположение текста имеет фигурную композицию, повторяющую очертания креста Мазепы.
На обороте того же листа ― стихи Мазепе на арабском языке, представляющие собой вольный перевод с греческого. Греческие и арабские стихи с мотивами похвалы и благодарности в арабском Евангелии 1708 г. стали последними прижизненными стихами во славу гетмана Мазепы.
После того, как в октябре того же 1708 г. он перешел на сторону шведского короля Карла XII, началось сокрушение кумира, зачастую теми же авторами, которые курили ему фимиам. Стефан Яворский, Феофан Прокопович, Иоанн Максимович, бывшие прославители Мазепы, выступили теперь в роли его хулителей. Измена государю и переход Мазепы на сторону Карла воспринимались как вероотступничество. Петр в письме Стефану Яворскому, первому лицу в сфере духовных дел церкви, обвинил гетмана в попрании православия и потребовал предать Мазепу церковному проклятию: «Понеже паче всякого чаяния Мазепа, втарый Июда нравом и образом, паче же действом явился и, оставя православие, к еретикам Шведам ушел <…> и, въместо защищения, також как великой строитель оных был святым церквам, ныне проклятой гонитель оным учинился (понеже недалеко от Новагородка Шведы в одной церкви лошадей поставили), о чем сей народ от сего Июды проклятаго зело утесненный, всегда плакал (чего мы не ведали доселе), а наипаче ныне. Того ради изволте онаго за такое ево дело публично в саборной церкви проклятию предать. Piter» (31 октября 1708 г. [Письма Петра 1948, 261]).
Уже через 12 дней состоялось официальное анафематствование. Но еще до этого дня Стефан Яворский написал памфлет-проклятие Мазепе («Позорное эхо всепагубнаго анафемы»). Называвший гетмана еще совсем недавно «mie wielce miłosciwy Panie y Dobrodzieiu wielkii», Яворский теперь страстно обличал грехи Мазепы перед церковью и царем.
Панегирический дискурс сменился дискурсом анафематствования, использующим по существу тот же риторический потенциал, однако с противоположным знаком. Имена-концепты, содержащие положительную оценку Мазепы (Соломон, Гедеон, Иисус Навин, Алкид, Марс, Ганнибал, Юпитер и т.д.), уступили место именам-концептам отрицательным и прозвищам.
Один из способов дискредитации героя заключался в третировании его имени собственного. Мазепа, кавалер высших орденов государства, или вовсе не называется в литературе по имени (как в «Епиникионе» Феофана Прокоповича) или получает холопское прозвание – «Ивашка Мазепа». Так, в стихотворении, начертанном на иконе в церкви в селе Жуки, где некоторое время находилась ставка Карла XII и Мазепы, есть такие строки:
Недостоин имени добраго Мазепа,
Ивашко пришед от адскаго заклепа.
(цит. по [Щеглова 1926, 104])
У Стефана Яворского Мазепа – «Антихрист», Мазепа – «Сатана», Мазепа – «Диавол», Мазепа – «изменник», Мазепа – «вор», Мазепа – «проклятый», Мазепа – «адский наместник», Мазепа – «посмешище всем, дурак», Мазепа – «пес», «Иже бяше честен – Се нынѣ безчестен / Мудр же и сановен – Диаволу подобен < …>» (цит. по [Броджи 2000, 188]).
В проповеди «Слово пред проклятием Мазепы», произнесенной в кремлевском Успенском соборе в день официального анафематствования 12 ноября 1708 г., Стефан Яворский вновь обрушился на своего бывшего героя, с гневной инвективой: «изменник», «перекидчик», «треокаянный Ивашка Мазепа». Проповедник отказал бывшему гетману в его собственном имени: «Свойственнѣйшаго имене тебѣ не обрѣтаю…». Отнять у противника имя означало подвергнуть его моральному унижению.
В известном стихотворении «Изми мя, Боже…» Стефан Яворский аллегорически изобразил Россию в образе матери, глубоко страдающей от ран, нанесенных ей ее недостойным сыном. Топикой антипанегириков стали определения: Мазепа – «ядовитый и лютый змий», «ехидна», «волк ядовитый, овчею лестно кожею покрытый», «сатанин сыне», «погубленный сын», «Иуда», «вор», «второй Ирод», убивающий чад России, и «второй Каин».
Эти проклятия вошли в текст из им же составленной анафемы. Лексика этого официального документа, неустанно возглашаемого, начиная с 12 ноября 1708 г., и исключенного из чина православия только в 1869 г. [Никольский 1879, 253-254], разошлась по всем стихам, кантам, народным песням антимазепинского цикла. «Духовный Регламент» (1721) содержал предписание: текст анафемы «по прочитании прилеплен да будет» на дверях церковных во всех епархиях [Духовный Регламент 1721, 17].
Одним из первых откликов на предание Мазепы анафеме является стихотворение неизвестного автора «На изменника». Оно сохранилось в составе подборки материалов 1708-1709 гг., связанных с реформой графики и переходом на гражданский шрифт. «Образец литер новопереправленных» сопровождается пробным листом, на котором один из вариантов нового шрифта, присланного из Амстердама, демонстрируется наборным текстом, посвященным актуальной теме, – противоборству России со Швецией на украинских землях, главный герой сочинения, остававшегося до сих пор неизвестным, - Мазепа:
Враг человѣк швед в малросску пшеницу
Разсѣя плевел, слов лестных кошницу,
Царска раба зла, втораго Иуду,
Мазепу прелстив проклята повсюду!
Но с Богом Царь наш куколь сей развѣет,
Крестопреступцам месть вскорѣ содѣет,
Возвратит злато, с мазепины зепи
Скует на него и шведска лва цѣпи.
Воини храбри, в Бога уповайте,
Царских врагов всѣх главно убивайте[4].
Написано после перехода Мазепы на сторону шведов в октябре 1708 г., но явно до Полтавской баталии 27 июня 1709 г.
Прославляя «торжественными ритмами» Полтавскую викторию, Феофан Прокопович в поэме «Епиникион» запечатлел Мазепу как «отступника», забывшего «любовь отчую» Петра и умножившего своей изменой силу Карла-«супостата»:
<…> Летит свѣй, летит купно змѣнник неистовый,
Камо духом бѣсовским бѣжиши носимий,
Студе вѣку нашего, вреде нестерпимый?
О племя ехиднино! О изверже мерзкий! <…>
[Феофан Прокопович 1961, 210]
В проповеди «Слово похвальное о преславной над войсками свейскими победе»[5], произнесенной 24 июля 1709 г. в киевской святой Софии в присутствии самого Петра I, он заклеймил украинского гетмана как «зменника» и «клятвопреступника», чьим «коварным наущением и тайным руководительством» враг был введен «внутр самую Малую Россию».
И последующие панегирики Феофана – «Слово» о заключении мира со Швецией (1722), «Слово», произнесенное в день первых именин Петра после его кончины (1725), - не обошлись без упоминания «окаянного Мазепы».
В аллегорической драме «Божие уничижителей гордых уничижение…», написанной по случаю победы под Полтавой и представленной театром Славяно-греко-латинской академии в феврале 1710 г. в присутствии самого Петра, Мазепа выводится на сцену в образе Авессалома, «неверного сына» Давида (как и в текстах Стефана Яворского). Авессалом, намереваясь взойти на трон своего отца, готовит против него заговор. В битве между Авессаломом и Давидом войска Авессалома потерпели поражение, а сам он погиб. Аллегория прозрачна: Давид – образ Петра, Авессалом – Мазепа.
Примерно тогда же из среды украинского духовенства вышло стихотворение «Слоги на змѣнника вора Ивашка Мазепу проклятаго» [Перетц 1927, 161]. Неизвестный автор обрушил на Мазепу всю адскую символику – античную и христианскую. Он изобразил, например, Мазепу в замысловатом образе реки Ахеронт, протекающей в царстве мертвых (аиде): Мазепа на Украине «Ахеронтом трусит, на злое кусит». Предание человека анафеме было равнозначно «казни, смерти подобной» [Духовный Регламент 1721, 18], поэтому проклятие Мазепы обернулось для него гибелью еще при жизни: «Проклят падеся лютѣ в адском море», «Ад его – отец, род – вся Адска сыла», «Друг его Цербер», с ним вместе он лает и воет, отверзая «песюю челюсть», «сродники» Мазепе «в Тартара безднѣ» – адские силы «Велиар» и «Люципер», а с ними и «Иуда». Сам же Мазепа - «Лютер проклятый», ему в компанию зачислен также нечестивый еретик Арий, оба они – «два брата прокляти». Память «неверному Мазепѣ» отмечается «в Адском вертепѣ». Мазепе противостоит «Новый Давид Петр», поразивший «шведа Голиафа».
Как антигерой Мазепа фигурирует и в кантах на Полтавскую викторию. Гетман – «Волк же безумный, проклятый Мазепа / бѣжит от страха, ищущи вертепа». Образ волка восходит к тексту анафемы.
Увы, увы, - рече, - ах, ах, ах, Мазепа, ах, горе!
Швед же, швед же стонет: О, о, о, приими мя, море!
Яко мои вси крѣпцыи падоша,
ко смерти под мечь российский придоша <...>
[Q. XIV. 141, л. 200 об.-202]
В другом канте Карл просит милости у победителей «Пощадите мя!» и сетует, прибегая к экспрессивной народной лексике, на то, что доверился Мазепе:
Мазепа дурак, з деревни казак сюду мя призвав.
В Росийской странѣ погибель есть мнѣ <…>
[Q.XIV.141, л. 193 об.]
В день десятой годовщины Полтавской победы Гавриил Бужинский произнес в походной церкви Преображенского полка проповедь «Слово благодарственное о победе, полученной под Полтавой» (27 июня 1719 г.), где изобразил Мазепу, используя библейскую цитату, в образе апокалиптического змея: «…к сему же кую тяжесть содела треклятый изменник Мазепа, который мало не всю Украину с собою отторже … аки оний апокалиптический третию часть звезд с собою отторже» (цит. по [Гребенюк 1979, 252]).
В Апокалипсисе «змий» (дракон), отторгший своим «хоботом» (хвостом) «третию часть звезд небесных» (Откр 12:3-4), отождествляется с Сатаной, преследующим Церковь. Проповедник обратился к этому образу, по-видимому, под влиянием текста анафемы, где сказано, что Мазепа, хотел «Малороссийскую землю, аки прегордый Люцыфер, хоботом своим изменническим и разбойническим от благочестивой и Великороссийской державы отторгнути» (цит. по [Никольский 1879, 255]).
Библейская цитата о «змии» и отпавших «звездах небесных», имеет богатую традицию символических интерпретаций. В русской публицистике XVII в. образ выражал представление об агрессивных врагах христианства и прежде всего православия, под «змием» понимались Антихрист, Римский Папа, Лютер, у старообрядцев - патриарх Никон (см. подробнее [Опарина 2003, 70-78]). Таким образом, сравнение с апокалиптическим змием ставило Мазепу в этот ряд.
Питаемая текстом анафемы традиция уничижительного именования Мазепы с сопутствующими негативными определениями сохранялась в памяти культуры. Выразительно звучит текст, написанный (не ранее 30-х годов XVIII в.) песенным размером с чередованием восьмисложных строк (с рифмующимися полустишиями) и шестисложных рифмующихся попарно стихов:
Долго бывши много вышши
нынѣ же измѣнник,
Почтен Богом пред народом,
нынѣ адски пленник.
Ах, на старость бѣсом сладость
он гетман неправы.
Раздор вѣры паче мѣры
сотвори лукавы,
Будто тяшко, что Ивашко
Мазепа назвася,
О то мало что так стало
к тому и прокляся.
Дар драг царский ковалерски
прежде заслуженны
Лукав на лесть промѣнил есть
на галус збиенны.
ѣдет презря к Сатанѣ зря
намѣни безумно,
Яко трости сухи кости
имѣя то глубно.
Тѣх соборнѣ всенародне
вѣчнѣ проклинаю,
Тѣм же пѣсни от болѣзни
тѣм вси воспѣваю.
Увы, глупче, о безумче,
сыне сатанински,
Како убо счини грубо
товарыщ Иудски.
[O. XIV. 16, л. 65]
Кроме поэтики имени и системы параллелизаций, служивших как героизации, так и дегероизации персонажа, в тех же целях использовалась геральдическая тематика. «Муза Роксоланская» Яна Орновского истолковывала геральдический крест Kurcz как символ спасения, связывая геральдические клейноды (полумесяц, звезда) со шляхетским происхождением рода Мазепы, рыцарскими заслугами его предков, мудростью и храбростью самого гетмана [Радишевский 2004, 493].
Те же клейноды черниговские «неопоэты» осмысляли так:
Крест, денница, луна есть твое знамение,
Извѣстно прибѣжище, всѣм защищение.
[Зерцало 1705, л. 3 нн.; Пекарский 1862, 116]
И в драме «Владимир» Феофана Прокоповича хор апостола Андрея вместе с ангелами воспевали родовой геральдический крест Мазепы как «крест самого Господа, на вся супостаты страшний».
Некогда прославленный поэтами и риторами герб Мазепы подвергся, как и его имя, поруганию и поношению. В стихах на измену гетмана герб его назван «крестовидным рогатым», находящимся в союзе с «проклятыми бесами»: «<…> Но вящши того его погубление / На герб Мазепов крестовидны рогаты / Шираму а заюз з бѣсы прокляты, / А за то себе раз заслуживши бездну <…>» [O.XIV.16, л. 64 об.-65].
Иоанн Максимович, воспевший Мазепу наряду с Петром в предисловии к изданию «Богородице Дево» (1707), спустя два года прославил Полтавскую победу в книге «Царский путь Креста Господня» (Чернигов, 1709), не упустив случая иронически отозваться о звезде и полумесяце в гербе Мазепы. Традиционно отождествляя Карла XII с гербом Швеции, он писал: «Несытний Лев недоволен, толико стран, царств, домов, восхищение сотворши, взыска един путь, завистию яростною распаляем, приемши злохитрна советника, трость вѣтром колѣблему, блудящий Мазепинский зодияк» [Иоанн Максимович 1709, л. 5; посвящение Петру I].
Таким образом, в восточнославянской литературной традиции, начиная с конца XVII в., образ Мазепы подвергся радикальной трансформации: названный киевскими риторами «Отцом Отечества», Мазепа удостоился и нижайшей степени оценки, какой наделялось предательство, – «второй Иуда».
Союз гетмана с королем шведским предопределили то, что посмертная известность Мазепы вышла за пределы Украины, России и Польши. В 1730 г. тему Мазепы поднял Вольтер в «Истории Карла XII, короля шведского».
Личностью Мазепы вдохновлялись Байрон, Гюго, Юлиуш Словацкий, композиторы Лист и Чайковский, художники Эмиль Жан Орас Верне и Делакруа. Восприятие этого образа подвержено большой амплитуде колебаний и имеет широкий спектр характеристик. В зависимости от исторических обстоятельств и культурного контекста Мазепа предстает то как удалой гуляка и сердцеед, то как властолюбец, государственный изменник, то как недюжинная натура и национальный символ свободы.
Популярным Мазепу в Европе XIX в. сделал Байрон, написавший осенью 1818 г. в Венеции поэму, названную именем гетмана. Мазепа воспринимался на Западе как мистический и романтический герой байронического типа, предвестник романтических бунтарей. Популярности этой легендарной личности способствовала «Dumka Mazepy» Богдана Залеского (1825), также идеализировавшего в романтическом духе фигуру гетмана.
В творческом замысле Пушкина темы Петра и Полтавской победы, поражение Карла XII тесно переплетались с темой Мазепы: примечательно, что первоначально в рукописи поэма названа «Мазепа», что небезосновательно, поскольку образ Мазепы проработан значительно более разносторонне, чем образы Петра и Карла.
Пушкин посвятил свою поэму истории последней любви Ивана Мазепы, ставшей гораздо более знаменитой, чем полулегендарная польская, о которой вспоминали Вольтер и Байрон.
Пушкин изобразил сильные, роковые страсти: жажда власти и любви, вероломство, государственная измена. Поэт заклеймил Мазепу, как злой демон, он сеет смерть и разрушение: «мощный злодей», «Бесстыдный! Старец нечестивый», «любовник жестокий», «святой невинности губитель», и, наконец, «Иуда» - определение, данное Мазепе еще Петром I.
В России свой отпечаток на отношение к гетману Мазепе наложила государственная и церковная анафема, провозглашаемая на протяжении полутора веков, начиная с ноября 1708 г. Ко времени Пушкина она возглашалсь уже более 100 лет. Пушкин соединил романтическую традицию с национальной. Национальная была главенствующей, она была важнее, поскольку отражала государственный взгляд на личность гетмана. Вот почему она оказалась устойчива. Пушкин не знал произведений рубежа XVII-XVIII в. о Мазепе. Анафема была отменена, как мы уже отметили, в конце 1860-х годов, а пушкинская оценка осталась навсегда, поскольку она стала элементом русского национального самосознания. В полном согласии с пушкинской «Полтавой» (1828, опубл. 1829) Мазепа запечатлелся в памяти русской культуры как предатель и политический авантюрист.
[1] Перевод: «Ему подходят слова, стоящие во множественном числе, чтобы полно огласили бы благородство его дел. Не может быть признано слово в единственном числе в отношении того, чьими делами преисполнен мир».
[2] Перевод: «Сколько звезд небесных можешь найти…, столько похвал пусть тебе, благородный гетман».
[3]Имеется в виду Марк Туллий Цицерон.
[4]РНБ, Музей книги, шифр H-386, инв. 21274.
[5]Издано по повелению Петра I в составе книги «Панегирикос» (1709).
Полный текст см. в книге:
Л.И. Сазонова. Литературная культура России: раннее Новое время. М.: Языки славянских культур, 2006. С. 483-518 (глава «Панегиристы о гетмане Иване Мазепе»).
